Миронов Б. Н.
Кто виноват?
Природа или институты: Географический фактор в истории России
Автор: Б.Н. Миронов
Миронов Борис Николаевич – доктор исторических наук, профессор факультета социологии Санкт-Петербургского государственного университета, главный научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН (E-mail: bmironov@mail.wplus.net).
Аннотация. Статья содержит критический анализ географо-детерминистских концепций российской истории Р. Пайпса—Л. Милова и А. Паршева
Ключевые слова: географический детерминизм, воздействие географической среды на человека и общество, суровый климат, недостаток рабочего времени, неконкурентоспособность России, история России XVI—XX вв.
Mironov Boris N. Who is to Blame for This? The Nature or Institutes: The Geographical Factor in the Russian History.
Summary. The article contains the critical analysis of the R. Pipes—L. Milov’s and A. Parshev’s Geographical-Determinism Conceptions.
Keywords. Geographical determinism, a role of the geographical environment, a severe Russian climate, working time lack, noncompetitiveness of the Russian industry, Russian history of the 16—20th centuries.
Да будет проклят правды свет…
–Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
А. С. Пушкин «Герой», 1830
Есть немало исследователей, начиная с Ш.-Л. Монтескье (1689—1755), считающих, что географические особенности любой страны существенным образом повлияли на ее историческое развитие и ее социально-политические институты [Семенов, 2003, с. 366—370; 267—271; Веселовский, 1857; Гумилев, 1989, 1993; Гэтрелл, 2001; с. 206-242; Естественно-историческая, 1999; Малков, Маркова, 2009, с. 107-133; Мечников, 1995; Харрисон, 1979, с. 472-596; Landes, 1999]. В России исследование роли географического фактора является важнейшей темой русской историко-культурологической мысли [Банных, 1997; 2002; Файбусович, 1997; Федоров, 1972; Шкуропат, 2004]. Авторов, занимающихся данной проблемой, можно разделить на три группы. Первые – географические детерминисты, отводят географическому фактору решающая роль в развитии общества, вторые – более или менее значительную, а главную и определяющую роль – социально-экономическим факторам, третьи – географические индетерминисты, отрицают сколько-нибудь заметное влияние географического фактора на развитие социума[1].
В дореволюционной отечественной историографии природному фактору придавалось особенно большое значение. Среди интеллектуалов весьма популярно было порассуждать о влиянии географии на явления культуры, нравы и психологию народов, институты и государственность. Например, классик российской историографии С. М. Соловьев объяснял природными условиями суровость русских нравов и исключение женщин из общественной жизни. Другой классик В. О. Ключевский тесно увязывал с природой «народное хозяйство и племенной характер великоросса» [Соловьев, 1960, с. 78; Ключевский, 1956, с. 61—73, 292—315]. Соблазну поспекулировать на теме о влиянии русской природы на российскую историю и культуру поддавались многие знаменитые русские люди. Н. А. Бердяев считал главным фактором русской истории пространство: «Русская душа ушиблена ширью; она находится под своеобразным гипнозом безграничности русских полей и русского государства». В. В. Розанов видел проблему России в температуре и длинных ночах: «Мало солнышка— вот все объяснение русской истории. Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности». Теоретик эсеров В. М. Чернов решающую роль отводил континентальности климата: «Сама революция наша взлелеяна на том же лоне природы. Все в Европе равномернее, эволюционнее, постепеннее, чем у нас — вплоть до смены времен года <…> Природа революции в России сродни с этой революцией природы». Известный философ и социолог Ф. А. Степун из русского ландшафта выводил особенности национального характера: «Так как принцип формы — основа всякой культуры, — писал он в 1926 г., — то вряд ли будет неверным предположить, что религиозность, которой исполнена бесформенность русской равнины, есть затаенная основа того почвенного противления культуре, того мистического нигилизма, в котором в революцию погибли формы исторической России»[ Бердяев, 1990, с. 600—601; Розанов, 1990; Чернов, 1934, с. 48—49; Степун, 1993, с. 335]. Подобные примеры легко продолжить [Гольц, 2002, с. 482; Бушуев, 1994, с. 24—27; Дулов, 1973, с. 56].
Напротив, в советской историографии долгое время отрицалось сколько-нибудь существенное влияние географической среды на экономику, общество и культуру. И только с начала 1980–х гг. [Анучин, 1982; Дулов, 1983; Жегулин, 1982; Общество и природа, 1981; Роль географического фактора, 1984] стали появляться работы, в которых стало подчеркиваться важное, а иногда и решающее значение среды обитания [Файбусович, 1999, с. 44-49]. Одни исследователи отмечают богатство ресурсов России, другие — недостатки природной среды: континентальность климата, общий дефицит тепла и влаги, непригодность значительной территории для земледелия, отсутствие значительных минеральных источников в европейской части страны особенно до XIX в., отдаленность от моря, невысокое плодородие почв, исключая черноземы, которые занимают относительно небольшое пространство, и т. д.[2] Снова вошли в моду умозрительные рассуждения о влиянии русской природы на культуру, нравы, психологию, институты и государственность, в особенности в современной культурологии, усматривающей в географии России «природные предпосылки российской ментальности» [Кондаков, 1997, с. 43—48]. Все подобные спекуляции уязвимы, так как выведены умозрительно-индуктивно и основываются не на фактах, а часто лишь на ссылках на авторитеты. Опровергнуть их не представляет большого труда, если преодолеть страх перед авторитетами. Но в этом-то часто и состоит важнейшая трудность.
Гипотеза Р. Пайпса — Л. В. Милова
Среди современных географических детерминистов заменое место занимает известный американский историк Ричард Пайпс, который, насколько мне известно, первым среди историком обосновал эту концепцию применительно к России в своей книге «Россия при старом режиме», опубликованной по-английски в 1976 г. и на русском языке тремя изданиями – в 1980, 1981 и 1993 гг. [Пайпс, 1993]. Книга открывается главой, которая так и называется «Природные и социальные условия и их последствия». По мнению автора, природные условия в ойкумене Русского государства в эпоху его становления были крайне неудовлетворительными и хуже, чем даже в Канаде, находившейся на той же широте[3]. Плохие почвы, ненадежные осадки и «чрезвычайная краткость периода, пригодного для сева и уборки урожая» (западноевропейский крестьянин имел на 50–100% больше времени на полевые работы, чем у русский) обусловили самую низкую в Европе урожайность вплоть до начал ХХ в. Между тем в стране с достаточно низкой урожайностью невозможны высокоразвитая промышленность, торговля и транспорт и сама цивилизация, которая «начинается лишь тогда, когда посеянное зерно воспроизводит себя по меньшей мере пятикратно; именно этот минимум определяет, может ли значительная часть населения освободиться от необходимости производить продукты питания и обратиться к другим занятиям». Пайпс отмечает следующие принципиальные социальные и политические последствия, порожденные географической средой.
1) Географические условия благоприятствовали коллективному характеру земледелия, способствовала развитию большой семьи и крестьянской передельной общине, парализовали стимулы к росту производительности труда и развитию частной собственности на землю. В этом же направлении действовали правительство, помещики и экономические факторы.
2) «Экстенсивный, крайне расточительный характер русского земледелия и вечная потребность в новых землях вместо полей, истощенных непомерной вспашкой и скудным унавоживанием, бесконечно гнали русских вперед», делая непрерывную внешнюю экспансию необходимой для выживания.
3) Жизненно важная для народнохозяйственного благополучия России колонизация требовала «высокоэффективной военной и, соответственно, политической организации». Но реализовать эту потребность было нельзя уже только потому, что «огромные расстояния и климат, отмеченный суровыми зимами и вешними паводками делали создание в России постоянной дорожной сети невозможным».
4) «Коренное несоответствие между возможностями страны и ее потребностями» было разрешено оригинальным способом и в этом способе – «ключ к пониманию политического развития России. Государство не выросло из общества, не было оно ему и навязано сверху. Ставшая во главе страны Московско-Владимирская княжеская династия перенесла учреждения и порядки, первоначально выработанные ею в замкнутом мирке своего oikos’a, на все государство в целом, превратив Россию в гигантское княжеское поместье», или вотчинное государство. «В своей крайней форме, «султанизме», она предполагает собственность на всю землю и полное господство над населением. При вотчинном режиме экономический элемент, так сказать, поглощает политический».
У Р. Пайпса нашлись последователи; в России его горячо поддержал Л.В. Милов, правда, не ссылаясь на него. Точку зрения Милова можно резюмировать следующим образом. «Тяжелые, суровые природно-климатические условия России», в особенности в ее ойкумене — Нечерноземном центре, оказали решающее влияние на развитие не только экономики, но также и российского государства и общества. Низкая агротехническая культура, небольшие запашки, низкий уровень производительности труда в сельском хозяйстве (в переводе на годовое измерение) вызывались низким естественным плодородием почвы, а главное — недостатком рабочего времени, так как русский климат позволял выполнять сельскохозяйственные работы лишь в течение 5 месяцев (с начала мая по начало октября — по григорианскому календарю), в то время как на западе Европы нерабочими были только декабрь и январь. При данном бюджете рабочего времени качество его земледелия нередко бывало таким, что он не всегда мог вернуть в урожае даже семена. «Следствием этого была невысокая агрикультура, низкая урожайность и низкий, в конечном счете, объем совокупного прибавочного продукта общества вплоть до эпохи механизации и машинизации этого вида труда». Практически это означало для крестьянина неизбежность труда буквально без сна и отдыха, труда днем и ночью, с использованием всех резервов семьи (труда детей и стариков, на мужских работах женщин и т.д.). При малодоходном, неустойчивом и рискованном хозяйстве можно было выжить только при условии солидарности крестьянства: «индивидуальное крестьянское хозяйство не могло достигнуть необходимого уровня концентрации трудовых усилий в объективно существовавшие здесь сроки сельскохозяйственных работ». Отсюда возникли общинные формы жизни, поскольку община обеспечивала взаимную поддержку, помогала бедным и т. п., а развитие института частной собственности на землю задержалось. Поскольку страна была аграрной, то и низкий объем совокупного прибавочного продукта имел тот же источник. Для изъятия небольшого прибавочного продукта у производителей с целью перераспределения его в интересах всего общества, а также для регулирования социальных и экономических отношений потребовалось установить режим крепостничества, а чтобы этот режим поддерживать, необходимо было сильное государство. Таким образом, объем совокупного прибавочного продукта общества в России был всегда значительно меньше, а условия для его создания значительно хуже, чем в Западной Европе. Это объективная закономерность объясняет выдающуюся роль государства в истории нашей страны [Милов. 1992; Милов, 1998. С. 3—30, 554—572].
При наличии принципиального единства, между схемами Пайпса и Милова есть и некоторые отличия. Во-первых, Пайпс полагает, что низкой «урожайности в общем-то хватало, чтобы прокормиться. Представление о русском крестьянине как о несчастном создании; извечно стонущем под гнетом и гнущим спину, чтобы обеспечить себе самое жалкое существование, просто несостоятельно. <…> Беда русского земледелия была не в том, что оно не могло прокормить хлебороба, а в том, что оно было никак не в состоянии произвести порядочных излишков. Тот факт, что и помещик, и крестьянин между серединой XVIII и серединой XIX в. были относительно зажиточны, в немалой степени был результатом существования этой (кустарной. — Б.М.) промышленности». Милов же утверждает, что низкие урожаи приводили к постоянному недоеданию — вплоть до начала XX в.
Во-вторых, по мнению Пайпса, «в низкой производительности российских полей нельзя винить один лишь климат. Скандинавия, несмотря на свое северное расположение, уже к XVIII в. добилась урожайности в 1:6, тогда как прибалтийские области Российской Империи, находившиеся в руках немецких баронов, в первой половине XIX в. приносили от 4,3 до 5,1 зерна на одно посеянное, то есть давали урожай, при котором возможно накопление излишков». Следует учитывать социальные, экономические и политические факторы. Милов твердо держится точки зрения, что главный фактор – география.
В-третьих, Пайпс общественную необходимость в сильном государстве и крепостном праве выводит из потребности в колонизации для выживания страны, а Милов – из необходимости извлекать прибавочную собственность и эксплуатировать крестьянство. Схема Милова, по сути, — марксистская, поскольку у него уровень развития производительных сил, или базис, определяет надстройку – государство и институты, а эксплуатация государством и помещиками крестьянства и классовая борьба между ними является движущей силой общественного развития. От классической марксисткой концепции Милов отходит только в одном – производительные силы, которые все определяют, ставит в зависимость от природно-климатических условий, т.е. превращает географию из условия производства, как в классическом марксизме, в главный фактор. Тем самым он делает шаг назад даже от марксизма, отводящего, как бы то ни было, решающую роль в истории массам, человеческому фактору, а не внешним силам природы. Основа у схем Милова и Пайпса одна и та же – суровая природа (многие цифры, относящиеся к климату и урожайности, у обоих авторов совпадают), но Пайпс все-таки не считает роль географии всеопределяющей. Милов же полагает, что история России, народа и построенной им огромной страны на протяжении столетий определялись в первую голову климатом; остальные факторы при этом даже не рассматриваются, поскольку также обусловлены климатом. Милов является географическим детерминистом в чистом, так сказать, виде. Именно поэтому он сосредоточился на доказательстве суровости климата, низкой урожайности и анализе сельскохозяйственной агротехники, в то время как Пайпс – на политических последствиях существования вотчинного государства, возникшего под влиянием суровой природно-климатической среды. При этом в работах Милова нет ни одной ссылки на предшественника.
Построения Пайпса–Милова нашли понимание у некоторых российских историков, но особенно среди читающей публики: на географию как на роковой фактор в истории страны стало модно ссылаться [Аврех, Канищев, 2002, с. 3-16; Канищев, 2002, с. 42–74; Никитин, 1998, с. 335-355; Олейников, 2002, с. 37—52; Петухов, с. 15—32; Kort, 2010].[4] Правда, в России все лавры достались Л.В. Милову, а Р. Пайпса даже не упоминают. Но нашлось и немало критиков. Например, справедливой и аргументированной критике подверг географический детерминизм применительно к России М.А. Давыдов [Давыдов, 2010, с. 310—350].
Сравнение Нечерноземного Центра – лишь одного, не самого благодатного уголка России, обладающей в действительности огромными территориями с более благоприятным климатом – с самым благодатным уголком Западной Европой, которая на самом деле обладает весьма обширными территориями с менее благоприятным климатом, в целом неправомерно и неубедительно. Норвегия и Финляндия отличаются климатом от Испании и Португалии или Франции и Италии слишком сильно, чтобы их брать в одни скобки. Да и преимущества климата в Западной и Центральной Европе сильно преувеличиваются.
Отмечу, что воздействие географической среды на человека и общественные явления происходит опосредованно и во взаимодействии с другими социальными, экономическими и политическими факторами, оценить индивидуальный вклад каждого из них не представляется возможным. Поэтому любые соображения о влиянии географической среды на отдельные институты, модели поведения, социальные и экономические процессы и политические явления в жизни общества носят по необходимости предположительный, а часто просто гадательный, спекулятивный характер, так как не могут быть подкреплены эмпирическими данными и уязвимы для критики [Ingram, Farmer, Wiegley, 1981, p. 3—50]. Если суровость климата имела для России решающее, фатально негативное значение, то как объяснить, что народы ряда западноевропейских стран (например, Швеции и Финляндии), живя тоже в суровых природных условиях, не испытали их травматического воздействия? А как объяснить, что народы Германии, Норвегии, Дании, Северной Англии и Ирландии, живя лишь в немного лучших условиях, знали феодализм, Ренессанс, Реформацию, а Россия нет, и намного раньше нее расстались с общинными отношениями, коллективной собственностью, крепостным правом, всесильной государственной властью и полюбили частную собственность, индивидуальную ответственность, демократию и интенсивный труд? Это возможно объяснить только тем, что действовали другие, кроме природы, факторы, роль которых не учитывается. Пример Нидерландов — страны с ничтожной территорией и бедной природными ресурсами — также показывает, что не ресурсы главное. Своим неожиданным для всех блистательным взлетом и могуществом в XVIII в. страна была обязана, по словам Ф. Броделя, «трудовым подвигам крестьянства» [Бродель, 1992, с. 175—178; Природные ресурсы, 1976, с. 278—303].
Но и российский опыт дает интересные примеры. Северные православные монастыри: Валаамский (в Олонецкой губернии Сортавальский район, о. Валаам); Соловецкий (в Архангельской губернии, на Соловецких островах в Белом море), Трифоно-Печенгский (на Кольском полуострове, на Баренцовом море, в 135 км от Мурманска, долгое время был самым северным монастырем мира), владели значительными угодьями и вели высокоэффективное хозяйство в суровых климатических условиях [Зырянов, 2002].
Проверка гипотезы о недостатке рабочего времени
Фундаментом гипотезы являются два положения: а) суровость климата, вследствие чего урожайность низка, а прибавочная стоимость мала, б) «чрезвычайная краткость периода, пригодного для сева и уборки урожая», из-за чего времени для надлежащего выполнения сельскохозяйственных работ было недостаточно. Из этих положений чисто дедуктивно, а точнее спекулятивно, выводятся экономические, социальные, политические и психологические последствия: бедность, хроническое голодание и экономическая отсталость; предпочтение коллективных форм труда и собственности, большая семьи, передельная сельская община; суровое крепостничество и экстремальное самодержавие; специфическая трудовая этика, религиозность и т. д. и т. п. Соответственно верификация гипотезы будет осуществляться в два этапа: сначала проверим достоверность утверждений о дефективности климата, затем доказательность выведенных из него социальных следствий.
Проверку гипотезы проведем на массовых статистических данных по 50 губерниям Европейской России о климате, возможной продолжительности полевых работ, естественном плодородии почвы, эффективности земледелия, степени распространения крепостного права и передельной общины, уровне жизни населения. Степень связи между климатом и возможной продолжительностью полевых работ, а также между климатом и социально-экономическими показателями губерний оценим с помощью корреляционного анализа[5]. Парный коэффициент корреляции Пирсона (r), принимающий абсолютные значения от 0 до 1, ответит на интересующий нас вопрос – как сильно влиял климат на продолжительность полевых работ и на социально-экономические особенности губерний, а знак при коэффициенте покажет направление зависимости между переменными – минус говорит об обратной, а плюс о прямой зависимости. Необходимая информация приведена в табл. 1. Поясню, как получены данные о возможной продолжительности полевых работ и климате.
Возможная продолжительность полевых работ суть число рабочих дней в году, которые теоретически может иметь земледелец в зависимости от климата данной местности. Используемые мною данные относятся к концу XIX в. и получены по результатам анкетного опроса земледельцев в 1896 г. В этом году, в ходе массового опроса 6,5 тыс. добровольных корреспондентов, были собраны фенологические сведения о времени и ходе посева и уборки полевых растений в связи с метеорологическими условиями, позволяющие получить объективное представление о длительности вегетационного периода и продолжительности полевых работ практически в каждом уезде Европейской России и Царстве Польском. Время от момента обычного среднего (главного) сева до начал средней (главной) уборки яровых выражают, с некоторым занижением, длительность вегетационного периода. Прибавив к вегетационному периоду продолжительность уборки хлебов, мы получим приблизительную (также несколько заниженную) продолжительность всего периода полевых работ. Заниженную потому, что уборка охватывает собой сложный ряд различных операций (начиная с жатвы и кончая, по крайней мере, вывозкой хлеба с поля); сроки же уборки отражают по преимуществу лишь те моменты, около которых происходит главная из операций уборки урожая, а именно – жатва или косьба, а для корнеплодов – выкопка.
Климат оценивается с помощью среднегодовой температуры воздуха, поскольку именно от нее зависит длительность вегетационного периода. Соответствующие сведения имеются на конец XIX в. по инструментальным наблюдениям в России. Но можно ли данные о климате и тесно связанной с ним возможной продолжительности полевых работ, относящиеся к концу XIX в., распространить на конец XVIII в. (сведения Л.В. Милова относятся именно к 1780–1790-м гг.) и на более раннее время? Это зависит от того, как изменился климат в XIX в., ибо вегетационный период данного места обусловливается температурным режимом, который в свою очередь определяет возможную продолжительность полевых работ. Период с XIV в. до середины XIX в. (по мнению других, с XVII в. до середины XIX в.) в научной литературе называется малым ледниковым периодом, когда происходило глобальное относительное похолодание сравнительно с VIII—XIII вв., периодом малого климатического оптимума. Малый ледниковый период является самым холодным по среднегодовым температурам за последние две тысячи лет. Из-за недостатка надежных метеорологических данных точное время его начала и окончания не может быть датировано совершенно определенно – период инструментальных наблюдений начался в последней четверти XIX в. [Климатологический атлас, 1900]. Большинство специалистов полают, что малый ледниковый период продолжался с XIV в. до середины XIX в., а с конца XIX в. началось глобальное потепление, захватившее, естественно, и Россию [Хромов, Петросянц, с. 553—554], и продолжающееся до настоящего времени. Сведения Милова приходятся преимущественно на 1780–—1790-е гг., и он распространяет их на три предшествующих столетия, XVI—XVIII вв. Конец XIX в. является переходным моментом от малого ледникового периода к новому потеплению, т. е. низшей или близкой к низшей точке малого ледникового периода. Поэтому продолжительность вегетации по сведениям опроса 1896 г. не может быть больше, чем в XVI—XVIII вв. Следовательно, на данные 1896 г. можно уверенно полагаться – период года, в который возможны рост и развитие (вегетация) растений в XVI—XVIII вв. был, скорее всего, длиннее, чем в конце XIX в., соответственно возможная продолжительность полевых работ была выше и уж во всяком случае – не ниже.
Дефекты климата и его влияние на сельское хозяйство
По расчетам Л.В. Милова, климат позволял российскому крестьянину в Нечерноземном центре иметь не более 100 рабочих дней в году на все полеводство, включая сенокос, поэтому и фактические затраты труда находились в интервале от 70 до 100 человеко-дней при 30—50 коне-днях[6]. Если данные о фактических трудовых затратах заслуживает доверия (кстати, они совпадают со сведениями за XIX—начало ХХ в.), то данные о возможной продолжительности работ, постулированные Миловым, вызывают серьезные сомнения.
Проведенный анализ не подтверждает предположение о недостатке рабочего времени. Как следует из собранных данных, в 1896 г. вегетационный период, если судить по картофелю, продолжался дольше, чем полагали Р. Пайпс и Л.В. Милов, в нечерноземной полосе – 122 дня, в черноземной – 135 дней. Если ориентироваться на средние многолетние температуры, то еще дольше. Хорошо известно, что в центральных нечерноземных областях сельскохозяйственные работы продолжались с середины апреля до конца сентября, е. е. пять с половиной месяцев или около 165 дней, т.е. в 1,65 раза больше, чем допускает Милов. По сведениям анкеты 1896 г., возможная продолжительность полевых работ (если судить о ней по фактической) также была в 1,5–2 раза больше – даже в Архангельской губернии она составляла 136 дней, в Вологодской – 142 дня, а в целом по нечерноземной полосе – 169 дней, в 15 великороссийских нечерноземных губерниях – 158 дней, в черноземной полосе – 181 день (табл. 1 и 2).
Таблица 1
Влияние климата на сельское хозяйство и благосостояние населения Российской империи в конце XIX в. по губерниям
| Губерния | Годовая
темпе- ратура, градусов |
Вегета-ционый
период, дней |
Рабочее
время, дней |
Доход с десятины,
руб. в год |
Урожай,
пудов с десятины |
Доля об-
щинной земли |
Доля по-
мещичьих крест. |
Средний
рост мужчин, см |
| 1890-е гг. | 1896 г. | 1896 г. | 1883–—
1900 гг. |
1891–—
1900 гг. |
1877 г. | 1858 г. | 1853–—1860 гг. | |
| Архангельская | 0,3 | 105 | 136 | 1972 | 38 | 79,3 | 0,0 | 163,4 |
| Астраханская | 9,4 | 132 | 152 | 657 | 21 | 100,0 | 3,1 | 165,1 |
| Бессарабская | 9,8 | 163 | 217 | 1734 | 39 | 82,7 | 47,0 | 165,5 |
| Виленская | 6,5 | 126 | 188 | 1688 | 34 | 0,0 | 35,5 | 163,7 |
| Витебская | 4,3 | 122 | 167 | 1590 | 34 | 37,9 | 56,5 | 163,5 |
| Владимирская | 3,3 | 116 | 152 | 1951 | 39 | 97,4 | 57,7 | 163,4 |
| Вологодская | 2,4 | 108 | 142 | 1769 | 45 | 97,9 | 23,0 | 163,4 |
| Волынская | 6,9 | 146 | 201 | 1747 | 42 | 21,1 | 55,8 | 163,8 |
| Воронежская | 5,4 | 141 | 183 | 1388 | 38 | 95,8 | 26,8 | 164,6 |
| Вятская | 1,4 | 114 | 159 | 1365 | 43 | 98,6 | 2,6 | 162,0 |
| Гродненская | 6,3 | 144 | 199 | 1787 | 37 | 2,2 | 51,4 | 163,3 |
| Донская | 7,2 | 134 | 180 | 1526 | 30 | 80,9 | 31,6 | 166,6 |
| Екатеринославская | 7,7 | 138 | 191 | 1703 | 38 | 94,4 | 31,0 | 165,8 |
| Казанская | 3,0 | 124 | 163 | 1291 | 38 | 99,9 | 13,8 | 161,6 |
| Калужская | 4,5 | 122 | 163 | 1781 | 36 | 98,1 | 61,9 | 163,1 |
| Киевская | 6,8 | 137 | 191 | 2154 | 54 | 16,7 | 56,6 | 165,3 |
| Ковенская | 6,4 | 129 | 179 | 2426 | 42 | 0,0 | 35,5 | 163,4 |
| Костромская | 3,0 | 113 | 147 | 1877 | 42 | 96,7 | 57,3 | 162,7 |
| Курляндская | 6,3 | 129 | 191 | — | 55 | 0,0 | 54,0 | 166,9 |
| Курская | 5,2 | 133 | 178 | 1676 | 40 | 59,6 | 38,1 | 164,1 |
| Лифляндская | 4,4 | 127 | 170 | — | 57 | 0,0 | 69,7 | 166,7 |
| Минская | 6,7 | 144 | 186 | 1561 | 36 | 3,1 | 56,3 | 162,6 |
| Могилевская | 4,7 | 127 | 175 | 1749 | 38 | 83,8 | 63,2 | 163,1 |
| Московская | 3,9 | 119 | 156 | 2056 | 44 | 99,5 | 48,2 | 164,2 |
| Нижегородская | 3,8 | 123 | 157 | 1677 | 40 | 96,7 | 59,1 | 163,7 |
| Новгородская | 1,2 | 118 | 156 | 1289 | 42 | 96,3 | 44,0 | 163,5 |
| Олонецкая | 2,3 | 108 | 149 | 671 | 45 | 94,1 | 3,8 | 162,4 |
| Оренбургская | 3,3 | 130 | 169 | 623 | 33 | 99,2 | 12,8 | 163,1 |
| Орловская | 4,9 | 132 | 179 | 1952 | 37 | 82,0 | 47,1 | 163,7 |
| Пензенская | 4,5 | 127 | 174 | 1573 | 40 | 95,0 | 47,3 | 163,2 |
| Пермская | 0,6 | 114 | 149 | 1211 | 51 | 93,6 | 32,0 | 164,3 |
| Подольская | 8,8 | 147 | 197 | 2059 | 49 | 5,4 | 59,0 | 164,7 |
| Полтавская | 7,1 | 136 | 176 | 1939 | 46 | 15,1 | 37,4 | 165,3 |
| Псковская | 4,8 | 124 | 162 | 1756 | 39 | 98,8 | 53,8 | 164,4 |
| Рязанская | 3,9 | 125 | 166 | 1659 | 42 | 93,2 | 56,5 | 163,4 |
| С.-Петербургская | 3,7 | 122 | 159 | 1958 | 45 | 96,7 | 39,8 | 164,2 |
| Самарская | 3,1 | 133 | 174 | 942 | 29 | 97,1 | 25,0 | 163,5 |
| Саратовская | 5,7 | 134 | 184 | 1332 | 35 | 96,8 | 30,4 | 164,1 |
| Симбирская | 3,3 | 128 | 171 | 1501 | 39 | 98,5 | 37,8 | 163,4 |
| Смоленская | 4,7 | 124 | 163 | 2159 | 46 | 95,9 | 67,7 | 162,9 |
| Таврическая | 10,1 | 150 | 198 | 1905 | 34 | 79,0 | 6,0 | 165,9 |
| Тамбовская | 4,8 | 133 | 181 | 1592 | 48 | 98,6 | 39,9 | 163,4 |
| Тверская | 3,9 | 122 | 155 | 1801 | 46 | 96,0 | 50,5 | 163,9 |
| Тульская | 4,5 | 125 | 177 | 1841 | 42 | 88,4 | 68,9 | 163,2 |
| Уфимская | 3,0 | 123 | 173 | 780 | 41 | 97,6 | 12,8 | 161,8 |
| Харьковская | 6,8 | 136 | 184 | 1679 | 37 | 95,3 | 29,7 | 164,5 |
| Херсонская | 8,7 | 151 | 193 | 1575 | 31 | 88,8 | 27,1 | 165,1 |
| Черниговская | 6,0 | 136 | 173 | 1588 | 33 | 51,5 | 37,3 | 163,9 |
| Эстляндская | 4,6 | 126 | 172 | — | 57 | 0,0 | 84,8 | 166,7 |
| Ярославская | 3,6 | 116 | 154 | 2232 | 54 | 96,4 | 56,5 | 163,1 |
| Нечерноземная полоса | 3,9 | 122 | 163 | 1541 | 38 | 65,1 | 39,9 | 163,4 |
| Черноземная полоса | 5,9 | 135 | 180 | 1741 | 44 | 78,1 | 36,1 | 165,1 |
| Европейская Россия | 5,0 | 129 | 173 | 1633 | 41 | 71,8 | 40,8 | 165,5 |
| Царство Польское | 7,8* | 153 | 209 | — | 50 | 0 | — | 163,7 |
* Варшава, 2000-е гг.
Подсчитано по: Материалы высочайше учрежденной 16 ноября 1901 г. Комиссии по исследованию вопроса о движении с 1861 по 1901 г. благосостояния сельского населения: В 3 ч. СПб., 1903. Ч. 1. С. 156–171; Статистический сборник за 1913–1917 гг.: В 2 вып. Вып. 1. М., 1921. С. 244—275; Соковнин П. Н. Культурный уровень крестьянского полеводства на надельной земле и его значение в земельном вопросе: С поуездными данными по 46 губерниям Европейской России. СПб., 1906. С. 22; Свод статистических сведений по сельскому хозяйству России к концу XIX века. СПб., 1906. Т. 1. С. 122—123; Т. 3. С. 116—117, 120–128; Кабузан В. М. Крепостное население России в XVIII–50-х годах XIX в. (численность, размещение, этнический состав). СПб., 2002. С. 140—145; Б. Н. Миронов. Благосостояние населения… С. 788—789; Kopczyński M. Agrarian Reforms, Agrarian Crisis and the Biological Standard of Living in Poland, 1844–1892 // Economics and Human Biology. 2007. Vol. 5. P. 463.
Таблица 2
Влияние климата на сельское хозяйство и благосостояние населения Российской империи в конце XIX в. по регионам
| Регион | Годовая
темпе- ратура, градусов |
Вегета-ционый
период, дни |
Рабочее
время, дни |
Доход с десят., руб.
в год |
Урожай,
пуд. с дес. |
Доля общин-
щинной земли |
Доля по-
мещичь-их кре- стьян |
Средний
рост, см |
Естест-венное плодо-родие почвы* |
| 1890-е гг. | 1896 г. | 1896 г. | 1883–
1900 гг. |
1891–
1900 гг. |
1877 г. | 1858 г. | 1853–1860 гг. | XVI—XVIII вв. | |
| Север | 1,4 | 107 | 140 | 1871 | 42 | 88,6 | 11,5 | 163,4 | 39 |
| Северо–Запад | 3,0 | 118 | 157 | 1252 | 43 | 96,5 | 35,4 | 163,6 | 11 |
| Центрально-промышленный | 3,7 | 118 | 154 | 1950 | 44 | 97,4 | 55,4 | 163,4 | 115 |
| Приуральский | 1,0 | 114 | 155 | 1288 | 47 | 96,1 | 17,3 | 163,2 | 90 |
| Белорусский | 5,1 | 129 | 173 | 1765 | 39 | 55,2 | 60,9 | 163,0 | 118 |
| Литовский | 6,4 | 133 | 189 | 1967 | 38 | 0,7 | 40,8 | 163,5 | 118 |
| Прибалтика | 5,1 | 127 | 177 | — | 56 | 0,0 | 69,5 | 166,8 | 118 |
| Центрально-земледельческий | 4,8 | 132 | 177 | 1685 | 41 | 86,3 | 46,2 | 163,7 | 132 |
| Средневолжский | 3,9 | 127 | 170 | 1359 | 39 | 97,4 | 33,5 | 163,0 | 106 |
| Нижневолжский | 5,3 | 132 | 165 | 741 | 28 | 98,8 | 13,6 | 163,9 | 110 |
| Новороссия | 8,7 | 147 | 197 | 1689 | 34 | 85,2 | 28,5 | 165,8 | 111 |
| Правобережная Украина | 7,5 | 143 | 197 | 1987 | 48 | 14,4 | 57,1 | 164,6 | 145 |
| Левобережная Украина | 6,6 | 136 | 178 | 1735 | 39 | 54,0 | 34,8 | 164,6 | 145 |
| Черноземная полоса | 5,9 | 135 | 181 | 1542 | 38 | 78,1 | 36,1 | 164,2 | — |
| Нечерноземная полоса | 3,9 | 122 | 169 | 1745 | 44 | 65,1 | 46,1 | 163,8 | — |
| 15 великороссий-ских нечернозем-ных губерний | 2,9 | 116 | 158 | 1723 | 44 | 95,7 | 39,9 | 163,4 | — |
| Европейская Россия | 5,0 | 129 | 175 | 1633 | 41 | 71,8 | 40,8 | 164,0 | — |
| Царство Польское | 7,8 | 153 | 209 | — | 50 | 0 | — | 163,0 | — |
* Продукция стандартного набора сельскохозяйственных продуктов со 100 га пашни без применения удобрения, тонн.
Источники: Струмилин С.Г. Избранные произведения: В 5 т. М., 1964. Т. 4. С. 208—209. Остальные указаны в примечании к табл. 1.
При потребности в 100 рабочих днях, в великороссийских нечерноземных губерниях имелось 158 дней, значит, существовал запас времени на случай непогоды и других чрезвычайных обстоятельств, в том числе и для отдыха и праздников, которых весной и летом имелось немало. Таким образом, напряжение труда в страдную пору, безусловно, наблюдалось, особенно сравнительно с зимой и осенью, но не до такой степени, как полагают Р. Пайпс и Л.В. Милов.
Для каждого из растений существуют свои минимальные и максимальные температуры. Если холодостойкие растения спокойно переносят низкую температуру, то теплолюбивые при такой температуре могут погибнуть. На Западе и в России ассортимент хлебов – по сути одинаков. Имеются сорта одного и того же злака, которые нуждаются в большем или меньшем времени для своего развития (от посадки или прорастания семян до созревания семени или уборки урожая). У озимой ржи это время находится в интервале 260–350 суток (включая зиму), у овса – 100—120, у ярового ячменя – самой скороспелой зерновой культуры – 70–100, у яровой пшеницы – 75–115, у озимой пшеницы (включая зиму) – 200—350 суток. На Севере времени для развития одного и того же растения обычно требуется больше, на Юге – меньше. На Западе климат создавал возможность производить сельскохозяйственные работы 8—9 месяцев в году, или 240—270 дней, значит, времени было в избытке, поэтому, можно предположить, не все оно могло использоваться эффективно и по назначению. В нечерноземной России работы могли производиться 5,5 месяцев, или 165 дней, но этого времени для россиян было достаточно, и оно использовался исключительно по назначении с высокой эффективностью. После выполнения необходимых сельскохозяйственных работ у русских крестьян оставалось много времени для промысловых занятий. Поэтому бóльшая возможная продолжительность полевых работ не давала никакого серьезного преимущества западным крестьянам: они все равно должны были произвести все работы в определенный срок, обусловленный временем, необходимым для развития растения. Чем короче вегетационный период, тем больше срочного труда требовалось в единицу времени и тем производительнее был труд земледельца; чем длиннее вегетационный период, тем меньше срочного труда требовалось в единицу времени и тем менее производительным был труд земледельца. Если русские крестьяне производили сельскохозяйственные работы за более короткое время, чем их западные коллеги, то это говорит о том, что они умели интенсивно работать. Более высокие урожаи на Западе в XVI—XVIII вв. обусловливались главным образом недостатком земли, большим спросом на зерно, буржуазной трудовой этикой, использованием удобрения, лучшей, чем в России, агротехникой, а не избытком времени для выполнения сельскохозяйственных работ.
Кто виноват: климат или институты?
Теперь верифицируем предположение Л.В. Милова о решающем влиянии климата на результаты хозяйственной деятельности и социальные институты. Поскольку автор претендует на открытие глобальной закономерности, то, если она верна, мы должны найти ее проявление в российской действительности второй половины XIX в., когда сельское хозяйство оставалось в основном на доиндустриальной стадии. Российская империя представляет хороший полигон для проверки гипотезы благодаря своей обширности, разнообразию природных зон, земельных и климатических ресурсов, наличию губерний и регионов с разными культурами и институтами. Климат в разных регионах существенно различался, соответственно и продолжительность вегетационного периода и возможного времени для полевых работ. Естественное плодородие почв, урожайность, доходность земледелия и уровень жизни также сильно варьировали по губерниям и регионам. Социальные институты, стандарты поведения и трудовая этика также имели региональные особенности. В великороссийских губерниях широкое распространение получила передельная община, в украинских, белорусских и литовских – подворная, в Прибалтике – не было ни той, ни другой. Степень распространения частновладельческого крепостного права также сильно варьировала между губерниями и регионами – на Севере, в Приуралье и Нижневолжском регионах оно мало привилось, зато в Прибалтике, Белоруссии и Правобережной Украине практиковалось весьма широко. Если гипотеза Милова верна и климат служил решающим фактором, то межгубернская вариация урожайности, доходов, уровня жизни, степени развития передельной общины и крепостничества должна находиться в зависимости от климата и его прямого следствия – возможной продолжительности рабочего времени, которая являлась специфической в каждом регионе. Другими словами, географическая вариация социально-экономических последствий климата (которые постулируются Пайпсом и Миловым) должна определяться климатом и рабочим временем.
Для проверки второй части гипотезы нам нужны дополнительно массовые статистические сведения по 50 губерниям Европейской России о естественном плодородии почвы, эффективности земледелия, степени распространения крепостного права и передельной общины, уровне жизни населения (эти данные собраны, и они приведены в табл. 1).
Естественное плодородие российских почв было измерено российскими учеными в 1930-е гг. Оно оценивалось величиной продукция стандартного набора сельскохозяйственных продуктов со 100 га пашни (тонн, при трехпольном севообороте без применения удобрения)[7]. Эти данные, полученные в ходе исторических экспериментов, имитировавших земледелие в тот период, когда применялось трехполье и не использовались удобрения, также могут быть распространены на XVII—XVIII вв.
Эффективность земледелия определим с помощью двух показателей – средней урожайностью (данные имеются за столетие, конец XVIII—начало XX в.) и доходностью десятины крестьянской надельной земли, вычисленной по сведениям за 1883–1900 гг.
Распространенность передельной общины показывает доля общинного землевладения среди крестьян в губерниях. Первые по времени массовые сведения относятся к 1877 г. Но поскольку в Европейской России после полного завершения перехода к общинному землевладению, на рубеже XVIII–XIX вв., эта доля не претерпела сколько-нибудь существенных изменений[8], собранная информация вполне пригодна для анализа.
Распространенность крепостного права отражает доля помещичьих и удельных крестьян (частновладельческих) в губерниях на 1858 г.
В качестве показателя уровня жизни используем средний рост (длину тела) новобранцев, призванных в армию в 1874-1881 гг.[9]
Если гипотеза Л.В. Милова верна, то мы должны обнаружить следующие статистические закономерности, или статистически значимые корреляционные связи:
1) между возможной продолжительностью полевых работ (средней температурой воздуха) и долей общинного землевладения в губерниях должна наблюдаться тесная обратная связь: чем продолжительнее время для полевых работ (выше температура), тем ниже потребность в коллективных трудовых усилиях и соответственно меньше распространена сельская передельная община (ниже доля общинного землевладения);
2) между возможной продолжительностью полевых работ (средней температурой воздуха) и долей частновладельческих крестьян в губерниях должна наблюдаться тесная обратная связь: чем продолжительнее время для полевых работ (выше температура), тем ниже потребность в насилии со стороны владельцев и государства и соответственно меньше распространено крепостное право (ниже доля помещичьих и удельных крестьян);
3) между возможной продолжительностью полевых работ (средней температурой воздуха) и урожайностью в губерниях должна быть тесная прямая связь: чем продолжительнее время для полевых работ (выше температура), тем выше урожайность;
4) между возможной продолжительностью полевых работ (средней температурой воздуха) и доходностью десятины крестьянской земли в губерниях должна существовать тесная прямая связь: чем и продолжительнее время для полевых работ (выше температура), тем выше урожайность;
5) между возможной продолжительностью полевых работ (средней температурой) и средним ростом (длиной тела) населения в губерниях должна наблюдаться тесная прямая связь: чем продолжительнее время для полевых работ (выше температура), тем выше уровень жизни и, значит, средний рост населения;6) между естественным плодородием земли и урожайностью в регионах должна существовать тесная прямая связь: чем выше плодородие земли, тем выше урожайность;
7) между естественным плодородием земли и доходностью десятины крестьянской надельной земли в регионах (сведения о естественном плодородии имеются только по районам) должна существовать тесная прямая связь: чем выше плодородие земли, тем выше урожайность;
8) между естественным плодородием земли и долей крепостных в регионах (сведения о естественном плодородии имеются только по районам) должна наблюдаться тесная обратная связь: чем выше плодородие земли, тем ниже потребность в насилии для извлечения прибавочного продукта.
9) между естественным плодородием земли и долей общинного землевладения в регионах должна наблюдаться тесная обратная связь: чем выше плодородие земли, тем ниже потребность в коллективных трудовых усилиях и соответственно меньше распространена сельская передельная община (ниже доля общинного землевладения).
Результаты корреляционного анализа подтвердили закономерности, установленные биологами и географами о наличии тесной связи между температурой воздуха и продолжительностью периода, когда возможны рост и развитие (вегетация) растений, а также между температурой и возможной продолжительностью полевых работ: коэффициенты корреляции (r) оказались высокими – соответственно r = 0,86 и r = 0,78. Однако анализ не подтвердил гипотезу Пайпса–Милова о решающем влиянии климата на результаты хозяйственной деятельности и социальные институты. При этом собственно температура воздуха в губернии играла меньшую роль, чем обуславливаемая ею возможная продолжительность полевых работ (табл. 3).
Таблица 3
Коэффициенты парной корреляции между показателями климата, развития сельского хозяйства и уровнем жизни (по региональным данным губернским данным)*
| Переменные | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 |
| 1. Среднегодовая температура | 1,00 | 0,96 | 0,92 | 0,27 | -0,28 | -0,49 | 0,35 | 0,55 | -0,61 |
| 2. Вегетационный период | 0,96 | 1,00 | 0,95 | 0,13 | -0,30 | —0,40 | 0,29 | 0,48 | -0,72 |
| 3. Продолжительность полевых работ | 0,92 | 0,95 | 1,00 | 0,29 | -0,08 | -0,60 | 0,42 | 0,51 | -0,58 |
| 4. Доходность десятины крестьянской надельной земли* | 0,27 | 0,13 | 0,29 | 1,00 | 0,48 | -0,59 | 0,58 | 0,14 | 0,38 |
| 5. Урожайность | -0,28 | -0,30 | -0,08 | 0,48 | 1,00 | -0,44 | 0,56 | 0,33 | 0,49 |
| 6. Доля общинного землевладения | -0,49 | -0,40 | -0,60 | -0,59 | -0,44 | 1,00 | -0,61 | -0,48 | -0,12 |
| 7. Доля помещичьих крестьян | 0,35 | 0,29 | 0,42 | 0,58 | 0,56 | -0,61 | 1,00 | 0,33 | -0,04 |
| 8. Средний рост новобранцев | 0,55 | 0,48 | 0,51 | 0,14 | 0,33 | -0,48 | 0,33 | 1,00 | -0,22 |
| 9. Естественное плодородие почвы | 0,65 | 0,70 | 0,67 | 0,30 | -0,13 | -0,47 | 0,47 | 0,30 | 1,0 |
| 10. Издержки производства | -0,61 | -0,72 | -0,58 | 0,38 | 0,49 | -0,12 | -0,04 | -0,22 | 1,00 |
* Полужирным выделены статистически значимые коэффициенты.
** Без Прибалтики.
Подсчитано по данным табл. 1.
1) Между температурой воздуха или возможной продолжительностью полевых работ и долей общинного землевладения в губерниях наблюдается слабая обратная связь: r = – 0,38 и r = – 0,47. Отсюда следует: климат лишь в слабой степени – примерно на 22% (0,47 х 0,47) мог объяснять потребность в коллективных трудовых усилиях и поэтому развитие русской сельской передельной общины в решающей степени обусловливалось социальными и политическими факторами.
2) Между температурой воздуха или возможной продолжительностью полевых работ и долей частновладельческих крестьян в губерниях вообще отсутствует какая-либо содержательная и статистическая связь: r = 0,08 и r = 0,16. Отсюда следует: климат не объясняет возникновение и суровость российского крепостничества. В самых крепостнических регионах, в Прибалтике и Белоруссии, климат более мягкий и благоприятный земледелию, чем в большинстве великороссийских нечерноземных губерниях, на Правобережной Украине, климат – теплый и благоприятный земледелию, в то время как в самых свободных от крепостничества регионах, на Севере и в Приуралье, климат – более суровый и менее благоприятный.
3) Между температурой воздуха или возможной продолжительностью полевых работ и урожайностью в губерниях вообще отсутствует какая-либо содержательная и статистическая связь: r = – 0,27 и r = – 0,10). Это свидетельствует о том, что урожайность – основа благосостояния российского населения, в решающей степени определялась социальными, культурными и экономическим и факторами, а не климатом.
4) Между температурой воздуха или возможной продолжительностью полевых работ и доходностью десятины крестьянской земли в губерниях также отсутствует какая-либо содержательная и статистическая связь: r = 0,20, r = 0,14, подтверждая сделанный вывод: не климат, а социальные и экономические факторы определяли уровень доходности земледелия.
5) Между температурой воздуха или возможной продолжительностью полевых работ и средним ростом (длиной тела) населения в губерниях наблюдается умеренная или слабая прямая связь: r = 0,56 и r = 0,40. Коэффициенты демонстрируют: в губерниях, где температура выше, и времени на сельскохозяйственные работы больше, новобранцы более рослые, значит и уровень жизни там повыше. Однако климат может объяснить лишь около 16–31% вариации роста мужчин между губерниями, а социальные и экономические факторы 69—84%. Вывод подтверждается отсутствием статистически значимой связи между ростом новобранцев и естественным плодородием почвы (географическим фактором) (r = 0,22). Анализ свидетельствует о том, что уровень жизни также в решающей степени определялся социальными, культурными и экономическим и факторами, а не климатом.
6) Между естественным плодородием земли и урожайностью в регионах отсутствует какая-либо связь: r = -0,03. Это доказывает, что в регионах с низким естественным плодородием почвы можно добиться намного более серьезных результатов благодаря передовой для своего времени агротехники, хорошим сортам растений и применению удобрений. Действительно, самая высокая урожайность зафиксирована в Прибалтике, самая низкая – в Нижневолжском регионе. Урожайность в Северном регионе была на 24% выше, чем в Новороcсии, а в нечерноземной полосе в целом – на 16% выше, чем в черноземной полосе, где находились лучшие в мире черноземы (табл. 2).
7) Между естественным плодородием земли и доходностью десятины крестьянской земли в регионах наблюдается слабая прямая связь: 0,30, но она статистически не достоверна и не значима. Значит, не естественное плодородие почвы – географический, по сути, фактор, а социальные и экономические факторы в решающей степени определяли уровень доходности земледелия.
8) Между естественным плодородием земли и долей крепостных крестьян в регионах связь слабая, но парадоксальная для географических детерминистов – прямая: r = 0,45. Получается: чем выше естественное плодородие почвы (чем благоприятнее среда), тем сильнее крепостничество и больше потребность в насилии.
9) Между естественным плодородием земли и долей общинного землевладения обнаруживается слабая обратная связь: r = –0,45, что как будто говорит о некотором влиянии (пусть слабом) географической среды на распространение коллективных форм организации труда: выше плодородие – меньше общины. Но, с другой стороны, корреляционный анализ показал: чем сильнее крепостничество, тем менее распространена община (r = –0,61), хотя по логике географических детерминистов крепостничество и община должны находиться в тесной связке. Отсюда следует: географический фактор (естественное плодородие земли) не объясняет появление сурового крепостничества и развитие общины. Этот результат находится в полном противоречии с гипотезой Л.В. Милова, предполагающей, что именно низкое естественное плодородие земли является ответственными за появление коллективных форм труда в форме передельной общины и сурового крепостничества (его суровость якобы объясняется небольшой прибавочной стоимостью крестьянского труда).
Итак, структура социально-экономических показателей в 50 губерниях России весьма слабо коррелирует как с распределением температуры, так и с распределением возможной продолжительности полевых работ в губерниях и регионах. Отсюда следует, что результаты хозяйственной деятельности, распространенность передельной общины и частновладельческого крепостного права, а так же как благосостояние российского населения в решающей степени определялось культурными факторами, а климат и естественное плодородие земли, если и играли, то второстепенную роль. На мой взгляд, более важно, чем климат, принять во внимание, что в течение нескольких веков, вплоть до начала ХХ в., русский крестьянский социум по многим своим характеристикам относился к традиционному обществу, земледельцы жили и работали в условиях моральной экономики и разделяли специфическую трудовую мораль, получившую название этики праздности. В основе ее лежали следующие принципы: цель производства – удовлетворение скромных потребительских потребностей; получение прибыли – грех; бедность – не порок; время – не деньги; как успех, так и неудача в работе являются знаком Божьей милости; трудовая деятельность должна иметь нулевую прибыль (поскольку если кто-то имеет прибыль, то кто-то обязательно будет в убытке), а имущественная дифференциация – минимальна. Если говорить о типичном русском крестьянине-земледельце, то в системе его ценностей равенство занимало одно их первых мест, а богатство – одно из последних. Земледелец считал, что богатство аморально, так как всегда нажито не по совести и правде, в ущерб и за счет других. Оно не приносит душевного спокойствия, наоборот, обладание им сопряжено с большими хлопотами, волнениями и страхом за свое будущее на том свете, в вечной потусторонней жизни. В комплексе пословиц о богатстве есть 12 пословиц, развивающих идею «богатство нажить — в аду быть», и ни одной пословицы, в которой бы содержались идеи о том, что богатство приносит моральное удовлетворение и является наградой за труды, энергию, инициативу [Даль В.И. 1957: 79—86]. Землю, принадлежавшую общине, крестьяне рассматривали как свое общее достояние, поэтому доходы и убытки от ее использования должны распределяться по справедливости, по совести, т. е. уравнительно между всеми. Нарушение равенства воспринималось пострадавшим как ущерб не только материальный, но и моральный, почти как оскорбление. Крестьянину был чужд буржуазный взгляд на собственность как на источник богатства и власти. По его мнению, собственность должна обеспечивать человека элементарными средствами к жизни. Использование ее для эксплуатации и обогащения греховно. Источником существования каждого человека должен быть личный труд. Накопление собственности не имеет большого смысла, так как не гарантирует общественного признания, уважения, не помогает осуществлению главных целей жизни, порождает эгоистические чувства и вражду, отвлекает от мыслей о Боге. Крестьянин считал, что если все люди равны перед Богом и царем, то и в обществе все должны быть во всем равны: иметь равные права и обязанности, одинаковый достаток и т. д.; отклонения от равенства ведут к греху и потере уважения: «Богатство перед Богом грех, а бедность — перед людьми» [Миронов Б.Н. 2003. Т. 1: 327—345].
Подобная трудовая этика не ориентировала человека на трудовые подвиги. Поэтому у русских крестьян, проживавших в XVIII—начале ХХ в. по соседству с эстонскими земледельцами на Северо-Западе или с немецкими колонистами в различных регионах, урожайность была в полтора-два раза ниже, зато праздников было в 3,5 раза больше. На рубеже XIX—XX вв. русские крестьяне, помимо воскресений, праздновали около 70 дней в году, а протестанты в Прибалтийских губерниях – 18-20. Среди православных старше 9 лет в 1897 г. насчитывалось 19% грамотных, а среди протестантов — 70% [Общий свод. 1905: 134—139]. Обилие праздников наносило ощутимый вред крестьянскому хозяйству, так как отнимало массу времени и средств. Если бы, например, в 1913 г. православные российские крестьяне имели празднично-воскресных дней столько же, сколько американские фермеры, т. е. 68 вместо 140, то это бы дало производству дополнительно около 4,1 млрд человеко-дней в год и увеличило бы баланс рабочего времени почти на 20% [Миронов Б.Н. 2003. Т. 2: 308—311]. Если бы деньги, которые крестьяне расходовали в праздники на алкоголь, они употребили на улучшение своего хозяйства, они бы привели российское сельское хозяйство в цветущий вид. «Русская страна и русский народ от того беднее прочих, что мы работаем меньше других, меньше производим и чаще гуляем, — утверждал известный публицист и общественный деятель А. И. Васильчиков (1818—1881), между прочим, владелец образцового в хозяйственном отношении имения, народник и поклонник крестьянской общины. — Расстройство сельского хозяйства происходит из самых нравов и обычаев нашего народа» [Заметка. 1865: 106]. Государственный секретарь А. А. Половцов советовал императору Александру III: «Если вы, государь, в царствование свое уничтожите чины, общинное владение да половину праздников, так оставите после себя совсем другую Россию» [Половцов А. А. 1966: 435].
Хроническое голодание и жизнь на грани выживания?
Тезис о хроническом недоедании, от которого якобы страдали российские жители и из которого выводится склонность к солидарности и общинным формам жизни, также не состоятелен. По утверждению Л. В. Милова, крестьянин в конце XVIII в. в среднем мог потреблять от 1700 до 2100 ккал в сутки, а если бы не кормил зерном скот, то – 2400 ккал [Милов, 1998, с. 388—389]. Эти данные не соответствуют физиологической норме. В конце XIX—начале ХХ в. суточная потребность в энергии у взрослого мужчины в возрасте 18–60 лет весом 65–70 кг при полном покое оценивалась в 1800 ккал., при относительном покое — 2300 ккал., при легком труде — 2500 ккал., при умеренном — 3500, при тяжелом — 4000, при очень тяжелом труде — 4500 ккал. [Клепиков, 1920, с. 13–15]. В середине XIX в. нормальный трудовой день у трудящихся, например у рабочих, продолжался 11–13 часов и был связан с физической работой, слабо обеспеченной механизацией [Дементьев, 1897, с. 93]. Поэтому суточная норма покрывающую потребность в энергии мужчины, занятого тяжелым физическим трудом, составляла не менее 4000 ккал. В году число рабочих дней, когда требовалось сильное напряжение, не превышало 290 [Дементьев. 1897, с. 60, 106–107], в остальные, праздничные и выходные, дни предполагаем умеренный труд, когда потребность в энергии составляла около 3500 ккал. Отсюда следует: среднегодовая суточная потребность работающего мужчины равнялась около 4000 ккал., значит, трудящийся человек, рабочий или крестьянин, должен был потреблять такое количество продуктов, которое обеспечивало его этой энергией для совершения тяжелой физической работы в течение рабочего дня круглый год. Известный эксперт по питанию начала ХХ в. С.А. Клепиков определяет фактическую калорийность питания взрослого крестьянина-мужчины в 4501 ккал. [Клепиков, 1920, с. 12].
Массовые сведения о питании крестьянства относятся к 1896—1915 гг. Они собраны в 13 губерниях Европейской России экспедиционным или анкетным методами в ходе бюджетных обследований 7381 хозяйства. Согласно собранным данным крестьяне в целом получали в день 2952 ккал. на душу (включая детей, стариков и женщин), в переводе на взрослого мужчину — 4133 ккал., что являлось достаточным для совершения тяжелой физической работы в течение дня круглый год [Клепиков, 1920, с. 27, 35, 37]. Как видим, потребление по расчету Л.В. Милова (1700—2100 ккал) обеспечивало суточную физиологическую потребность в энергии у взрослого работника (4000 ккал) лишь на 43—53%, т. е. лишь наполовину. Автор не объясняет, к кому конкретно относится полученная им норма потребления – к работникам, мужчинам или ко всему населению. Если ко всему населению, то на взрослого мужчину придется от 2380 до 2940 ккал., и тогда дефицит калорий уменьшится с 50% до 26—40%. По биологическим законам невозможно, чтобы в течение нескольких столетий народ хронически и значительно — на 26—50% — потреблял меньше, чем требует физиологическая норма. Подобное голодание может продолжаться не более года, после чего, вследствие недостаточного потребления энергии, происходит снижение массы тела. Потери массы тела в пределах 45—50% от первоначального веса – не совместимы с жизнью [Общая и военная, 1997, с. 211, 214, 259]. При многовековом полуголодном существовании российский народ просто вымер бы, а не колонизовал или завоевал 21 млн кв. км территории. Важнейшая причина недооценки Миловым уровня сельскохозяйственного производства в России состоит в том, расчеты урожайности на конец XVII—первую половину XIX в. он основывал на официальной урожайности статистике, которая существенно, как минимум на 20—30%, занижала истинные размеры сбора хлебов [Миронов, 2012, с. 220—232].
Тезис о хроническом голодании находится в противоречии и с другими фактами. По мнению иностранных наблюдателей XVI—XVII вв., в России был здоровый климат, продукты питания производились в избытке, русские отличались выносливостью, физической силой, здоровьем и долговечностью [Миронов, 1971, с. 39—40]. Например, известный немецкий ученый Адам Олеарий, живший в России в 1633—1639 гг. и написавший о ней самую известную и знаменитую книгу в XVII в., указывал: «Хотя холод у них зимою велик, тем не менее трава и листва весною быстро выходят наружу и по времени роста и созревания страна не уступает Германии»; «почва и кусты покрываются как бы одеждою (снегом. — Б. М.) и охраняются от резкого холода. <…> У них нет недостатка в тех плодах земли, которые необходимы для обыкновенного питания в жизни. Отсутствие некоторых плодов и растений следует приписать не столько почве и воздуху, сколько небрежности и незнанию жителей <…> Народ здоровый и долговечный. Недомогает он редко. <…> Русские являются людьми сильными и выносливыми, хорошо переносящими холод и жару <…> Женщины среднего роста, красиво сложены, нежны лицом и телом <…> Мужчины большей частью рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами» [Олеарий, 1986, с. 328, 331, 335, 345]. Это писалось о русской ойкумене — Нечерноземном центре первой трети XVII в. Наблюдения Олеария подтверждаются современными исследователями. А. Л. Шапиро показал, что в XV—XVI вв. сельское хозяйство России и европейских стран со сходными с нею природными условиями (Польши, Германии и др.) находилось примерно на одинаковом уровне (имелись в виду агротехника, урожаи, продуктивность животноводства), и лишь впоследствии, особенно в XVIII—XIX вв., обнаружилось отставание [Шапиро, 1987, с. 16—30]. Крестьянство самой северной части Русского государства в XV—XVI вв. (новгородских земель и Поморья) обеспечивало хлебом и себя, и городское население [Аграрная история, 1971, с. 349]. Не страдали дистрофией российские жители и в XVIII—XIX вв. и имели длину тела, примерно равную росту их соседей в странах Центральной и Восточной Европы (табл. 4). А рост (длина тела) взрослого человека, достигшего полной физической зрелости, является одним из самых надежных показателей биостатуса и уровня питания в течение всей жизни до измерения роста.
Таблица 4
Средний рост (см) новобранцев 1700–1950 гг. рождения в 18 странах
| Страна | 1700 г. | 1750 г. | 1850 г. | 1900 г. | 1950 г. |
| Россия | 165 | 164 | 165 | 167 | 172 |
| Австралия | – | – | 173 | – | 174 |
| Великобритания | 166 | 165 | 165 | 169 | 174 |
| Венгрия | – | 166 | – | – | 171 |
| Германия | – | 166 | 166 | 169 | 176 |
| Индия | – | – | 164 | 164 | |
| Испания | – | – | 162 | 164 | 168 |
| Италия | – | – | 163 | 165 | 170 |
| Китай | – | – | 168 | 167 | |
| Мексика | – | 163 | 164 | 163 | 165 |
| Нидерланды | – | – | 166 | 170 | 178 |
| Португалия | – | – | – | 165 | – |
| США | 172 | 174 | 172 | 173 | 177 |
| Франция | – | 164 | 165 | 167 | 172 |
| Чехословакия | – | – | – | 168 | – |
| Швеция | 169 | 168 | 168 | 173 | 178 |
| Япония | 157 | 157 | 155 | 157 | 160 |
Источники: [Health, 1997, p. 424; Fogel, 2004. P. 13; Komlos, 1989, p. 75–76; Миронов, 2004, с. 141–150].
Сравнительный анализ показывает: в России и Европе изменения среднего роста новобранцев происходили большей частью согласованно. В неевропейских странах ситуация могла быть иной. До индустриальной революции Россия, с точки зрения биостатуса и, вероятно общего благосостояния народа в европейском масштабе, не отличалась существенно от Англии и других западноевропейских стран, поскольку средний дефинитивный рост мужчин в Европе XVIII — первой половины XIX в. находился в границах 162–166 см. И в XIX — начале ХХ в. Россия не покидала свою историческую колею — страны средней по уровню социально-экономического развития, иногда несколько отдаляясь от середины в ту или другую сторону.
Роль географического фактора в российской истории
Проведенный анализ приводи к выводу: географическая среда оказывала некоторое, в некоторых случаях важное, но не решающее влияние на развитие социума, которое следует учитывать, принимая во внимание два обстоятельства. Во-первых, влияние одного и того же природного фактора на разные общества (и на одно и то же общество в разные эпохи) может вызывать разные реакции в зависимости от уровня их развития, исторического момента и ряда других обстоятельств. Чем примитивнее социум, тем больше значение географического фактора, чем развитее, тем – меньше; с ростом производительных сил роль природной среды уменьшается [Гринин, 2011, с. 171].
Во-вторых, географический фактор не сводится к климату; он имеет другие важные составляющие – местоположение страны, ее континентальность, развитость речной системы, близость морей и океанов, почвы, минеральные и водные ресурсы, растительный и животный мир и др. Но и климат имеет важную составляющую, не сводимую к средней температуре или средней величине осадков, – климатические колебания, обеспечивающие ритм и частоту урожаев и неурожаев, а вековые изменения климата – и их уровень. Анализ сопряженности колебаний с температурой и осадками в XVIII—XIX вв. обнаружил между ними заметную связь. Например, последняя треть XVIII в. отмечена падением урожайности в основных земледельческих районах примерно с сам–4,4 до сам–3,3 или на треть (табл. 5).
Таблица 5
Урожайность основных хлебов в Центральной части Европейской России в XVIII в. по десятилетиям (в «самах»)
| Культура | 1710-е гг. | 1720-е гг. | 1730-е гг. | 1740-е гг. | 1750-е гг. | 1770-е гг. | 1780-е гг. | 1790-е гг. |
| Рожь | 2,9 | 3,6 | 3,2 | 4,3 | 3,7 | 4,2 | 3,3 | 3,1 |
| Пшеница | 3,9 | 3,7 | 3,9 | 3,6 | 3,3 | 4,3 | 3,2 | 3,0 |
| Овес | 2,7 | 4,1 | 3,3 | 3,8 | 3,5 | 4,8 | 3,4 | 3,6 |
| Ячмень | 3,9 | 4,5 | 4,0 | 3,7 | 4,3 | 4,2 | 3,5 | 3,1 |
| В среднем* | 3,0 | 3,9 | 3,4 | 4,0 | 3,6 | 4,4 | 3,4 | 3,3 |
* Средний урожай получен путем взвешивания урожайности четырех культур по их доле в посевах
Подсчитано по: [Индова, 1970, с. 141–155; Рубинштейн, 1957, с. 337–340].
Помимо снижения плодородия пашни (вследствие уменьшения парового клина, сокращения залежи, включения в сельскохозяйственный оборот земель худшего качества и недостаточного удобрения), в падение урожайности важный, а может быть и решающий, вклад внесли неблагоприятные метеорологические условиями. XVIII в. является частью так называемого малого ледникового периода (XIV—XIX вв.), когда повсеместно в Европе проходило похолодание, затронувшее и Россию. На ее европейской части зафиксирована повышенная частота негативных для урожая природных явлений — суровых зим, сильных ветров, продолжительных осадков и т. п. [Борисенков, Пасецкий, 1988, с. 62–91, 504] Средние годовые температуры, имеющие прямое отношение к продолжительности вегетационного периода и количеству осадков, понизились (как свидетельствует самый ранний и длинный ряд измерений по С.-Петербургу) почти на градус по Цельсию[10], параллельно с этим наблюдалось понижение урожайности (табл. 6).
Таблица 6
Климат и урожаи в России в 1752–1879 гг.
| Годы | Средняя годовая температура* | Годы | Урожаи ржи,
сам |
| 1740–1749 | 4,3 | ||
| 1752–1760 | 3,26 | 1750–1759 | 3,7 |
| 1761–1775 | 3,54 | 1760–1769 | 4,7 |
| 1776–1782 | 3,07 | 1770–1779 | 4,2 |
| 1783–1794 | 2,69 | 1780–1789 | 3,3 |
| 1795–1810 | 2,61 | 1795–1810 | 3,2 |
| 1811–1826 | 3,25 | 1811–1826 | 3,3 |
| 1827–1863 | 3,32 | 1827–1863 | 3,4 |
| 1864–1879 | 3,40 | 1864–1879 | 3,6 |
* В С.-Петербурге, по Цельсию.
Подсчитано по: [Вильд, 1882, вып. 2, с. 289–291; Индова, 1970, с. 141–155].
По расчету В.С. Мыглан, в Сибири XVIII—XIX вв. «климатическая составляющая (температура и осадки. – Б.М.) обеспечивает изменчивость до 40—60% урожайности зерновых. Влияние климатических колебаний выступает при прочих равных условиях в качестве главного фактора развития земледельческого хозяйства в рассматриваемых регионах» [Мыглан, 2012, с. 29—30; Мыглан, 2010; Мыглан и др., 2007, с. 90—96]. Весьма показательно, что вывод Мыглан, как он сам отмечает, согласуется с данными, полученными исследователями для современного постиндустриального периода [Жирнова и др., с. 14—19]. Колебания в производстве сельскохозяйственных продуктов настолько зависят от природы – от колебаний температуры, осадков и экстремальных природных явлений (наводнений, смерчей, землетрясений, цунами и т. п.), что даже высочайший современный уровень агротехники на Западе не в состоянии их устранить. Это, впрочем, не означает, что климат имеет определяющее влияние на современное сельское хозяйство. Подчеркну, в указанных исследованиях оценивается согласованность в колебаниях урожаев, с одной стороны, и температуры и осадков – с другой. Чем обусловливается сам уровень урожайности – не изучается, так как автор решает иные задачи. Но уровень земледелия изменяется, конечно, не только или даже не столько под влиянием климатических колебаний, сколько под влиянием социально-экономических факторов. Мыглан это сознает и поэтому формулирует итоговый вывод корректно: «Комплексный анализ исторических и дендрохронологических данных свидетельствует о том, что хозяйственная деятельность человека в Сибири в малый ледниковый период в значительной мере определялась климатическим фактором». При этом «под климатогеографическим фактором понимается весьма сложная система, влияние которой на жизнь растений, животных и людей часто проявляется лишь косвенным путем, различным в зависимости от места возделываемых культур и времени года, тогда как прямые проявления составляют лишь “верхушку айсберга”. Можно сказать, что в этом случае география выступает в качестве своеобразной сцены исторической постановки, климат в качестве декораций, на фоне которых протекают все остальные процессы, но они не заменяют собой главных действующих лиц» [Мыглан, 2012].
«Горькая теорема» А.П. Паршева о неконкурентоспособности России на мировом рынке
Почти одновременно с монографией Л.В. Милова вышла научно-популярная по жанру книга полковника Пограничной службы Федеральной службы безопасности России А.П. Паршева «Почему Россия не Америка» (1999), доказывающая, что из-за природно-климатических особенностей России воплощаемая в настоящее время в ней либеральная модель рыночных реформ в конечном итоге приведет к вымиранию значительной части населения и распаду государства. Низкая среднегодовая температура, невозможность проживания человека на большей части территории страны без отопления, географическое положение и огромные пространства, высокие транспортные издержки при перевозке товаров внутри страны и за рубеж, порождают повышенную ресурсоемкость и энергоемкость и, как следствие, – высокую себестоимость ее продукции. При свободе внешней торговли бóльшая часть российской продукции неизбежно будет неконкурентоспособной на мировых рынках. В условиях свободы перемещения капитала через границу и конкуренции за капиталовложения Россия будет проигрывать в борьбе за инвестиции (ввиду их меньшей доходности) даже при прочих равных условиях, а произведенный в России капитал будет вывозиться из страны. В дальнейшем эти процессы будут вести к деградации инфраструктуры и вымиранию населения, вынужденного обслуживать только сырьевые и вспомогательные отрасли. Концепция Паршева получила название «горькой теоремы»: «в условиях свободного мирового рынка уровень производственных издержек почти любого российского предприятия выше среднемирового, и поэтому оно является инвестиционно непривлекательным» [Паршев, 1999]. Она вызвала живую дискуссию, у нее нашлось много сторонников [Естественно-историческая специфика, 1999] и еще больше противников. Из критики, касающейся многих аспектов его построений, выделим те, которые относятся собственно к географическому фактору [Горбань и др., 2002, с. 61–82; Цирель, 2013; Suehiro, p. 1—18].
Теплый климат имеет свои минусы, которые могут перевешивать плюсы: расслабляющее действие жары; большое количество заболеваний, особенно таких как малярия, бильгарциоз и лимфатический филяриатоз, которые быстрее распространяются в жарком климате, чем холодном; нерегулярные поставки свежей воды, возникающие из-за засушливых и влажных сезонов; высокие затраты на охлаждение, превышающие затраты на отопление. Например, в самых современных зданиях в Сингапуре и Малайзии затраты на кондиционирование в помещениях почти на треть превышают издержки на отопление аналогичных строений в России; а в США в расчете на одного жителя тратится на кондиционирование больше энергии, чем в России на отопление.
Русский холод не может считаться определяющей характеристикой ни климата, ни экономики страны, так как в ней имеются значительные, но слабозаселенные территории с хорошим климатом, да и относительно плотно заселенная европейская часть весьма разнообразна по природно-климатическим условиям.
Влияние климата на экономическое развитие в целом незначительно по сравнению с другими факторами. Дополнительные затраты на отопление составляют относительно небольшую величину – в 1990 г. 6,3 % от всех энергетических затрат в народном хозяйстве (с учетом расходов на перевозку энергоносителей). Доля расходов на электроэнергию для народного хозяйства России по данным 2002 г. составляла 6—7 % от стоимости конечной продукции, доля затрат населения России на электроэнергию – не более 1,4 % от его доходов, а доля расходов населения на коммунальные услуги – 3,7 % от доходов населения.
Много фактов противоречит выводу о тесной связи между климатом и экономическим развитием. Например, затраты энергии на доллар Валового внутреннего продукта (ВВП) равны для таких стран, как Алжир и Норвегия, а наиболее энергоемкими странами на доллар ВВП являются Узбекистан и Кувейт. Энергозатратность экономики в России меньше, чем в более теплой Украине. Богатый Сингапур и бедная Южная Африка имеют примерно одинаковый климат.
Опыт экономического развития протокапиталистической России второй половины XIX—начала ХХ в. буквально опровергает гипотезу Паршина. В условиях, когда рынок был открыт и существовала свобода перемещения товаров и капитала через границу, Россия выигрывала в конкуренции за капиталовложения, став одной из самых привлекательных стран для иностранных инвестиций. «Ко времени падения царизма Россия была крупнейшим мировым заемщиком, на которого приходилось около 11% мирового объема мировых долгов» [Грегори, 2003, с. 41]. По ввозу капитала в Россию первой шла Франция, второй – Великобритания, затем Германия, Бельгия, США и т. д. Масштабы инвестиций из-за трудностей учета до сих пор точно не определены. Легче идентифицировать иностранный капитал в акционерных предприятиях, чем обычно дело и ограничивается, но и здесь оценки существенно различаются – от 1,5 млрд. руб. до 2,2 млрд. в 1914 г. [Хромов, 1967, с. 472—473]. В мировой историко-экономической литературе принята, хотя и с оговорками, оценка, сделанная крупным российским экономистом П.В. Олем[11]. Согласно ей, иностранные капиталы, вложенные только в банковские, промышленные и торговые акционерные предприятия страны, достигали 2,2 млрд. руб. (в том числе 1,5 млрд руб. в промышленность) или 38% от всего акционерного российского капитала (табл. 7).
Таблица 7
Иностранный капитал в промышленности и банках России в 1880–1915 гг.
| 1880 г. | 1890 г | 1895 г. | 1900 г. | 1905 г. | 1910 г. | 1915 г. | |
| Общий объем иностранных инвестиций в экономику России, млн руб. | 97,7 | 214,7 | 280,1 | 911,0 | 1037,4 | 1358,1 | 2205,9 |
| Доля иностранного капитала во всем акционерном российском капитале, % | 25 | 26 | 37 | 35 | 38 | 38 | |
| 1880–1889 гг. | 1890–1892 гг. | 1893–1899 гг. | 1900–1902 гг. | 1903–1905 гг. | 1906–1908 гг. | 1909–1913 гг. | |
| Доля иностранного капитала в общей сумме новых инвестиций в промышленность, % | 41 | 33 | 55 | 47 | 81 | 37 | 50 |
Источники: [Оль, 1922, с. 8; McKay, 1970, p. 26—28].
Разница в оценках, принадлежащих разным экспертам, инвестиций в единоличные предприятия намного больше, чем в акционерный капитал, – от 250 млн руб. до 2200 млн руб. [Хромов, 1967, с. 473—474]. Иностранный капитал направлялся преимущественно в железнодорожный транспорт, металлургию и горнодобывающую промышленность. Однако крупные инвестиции были сделаны также в предприятия химической, текстильной, машиностроительной и электрической (электроэнергетику и электротехнику) промышленности, в торговлю. Выдающееся место иностранный капитал занимал в финансовой сфере – в 1913 г. во всех коммерческих банках России его доля составляла 33–40% [Хромов, 1967, с. 468]. При этом бóльшая часть полученной прибыли реинвестировалась (табл. 7). В новых инвестициях в промышленность в 1885—1915 гг. доля иностранного капитала составляла около 60% [Gatrell, 1986, p. 227].
На 1914 г. В.И. Бовыкин оценил всю сумму вложений иностранного капитала в российские ценные бумаги в 8945 млн руб.[12] Из них производительные вложения (акционерное предпринимательство, железнодорожное дело, городское хозяйство, частный ипотечный кредит) составили 5245 млн руб., а непроизводительные (государственные займы на «общие нужды», казенный ипотечный кредит) – 1787 млн. руб. Накануне войны доля иностранных вложений равнялась 43% (табл. 8).
Таблица 8
Иностранный капитал в народном хозяйстве России в 1893–1913 гг. в млн. руб.
(производительные и непроизводительные вложения в российские ценные бумаги)
| Год | Иностранные капиталовложения, млн. руб. | Доля иностранных капиталовложений, % | ||||
| Производи-
тельные |
Непроизво-
дительные |
Итого | Производи-
тельные |
Непроизво-
дительные |
Итого | |
| 1893 | 2267 | 595 | 4755 | 47 | 18 | 58 |
| 1900 | 3848 | 697 | 6445 | 48 | 18 | 54 |
| 1908 | 4070 | 2010 | 7988 | 43 | 30 | 49 |
| 1913 | 5245 | 1787 | 8945 | 39 | 23 | 43 |
Источник: [Бовыкин, 2001, с. 107].
Благодаря иностранным инвестициям, промышленность России развивалась весьма быстрыми темпами – в 1864–1886 гг. среднегодовые темпы роста равнялись около 4%, в 1887—1913 гг. увеличились до 6,65%[13], несмотря, как утверждает Паршин, на повышенную ресурсоемкость и энергоемкость и, как следствие, – высокую себестоимость ее продукции (табл. 9). По расчетам А. Мэддисона, в 1870—1913 гг. среднегодовой прирост валового «западного» объема производства (Европа и Северная Америка) равнялся 2,7%, российского – 3,25%, а на душу населения в Западной Европе составлял 1,6% и был равен российскому [Maddison, 1964, p. 28; Грегори, 2003, с. 24]. Как отмечает П. Грегори, «по темпам промышленного роста и роста производительности труда Россия на протяжении последних 25 лет перед первой мировой войной конкурирует с главными быстрорастущими промышленными странами. <…> В последние 25 лет перед первой мировой войной российская экономика окажется абсолютным рекордсменом как по темпам роста промышленного выпуска, так и по темпам роста производительности труда» [Грегори, 1999, с. 24, 88].
Таблица 9
Динамика промышленного производства в России, США, Германии, Великобритании и Франции в 1860—1913 гг.
| Год | Германия | Великобритания | Франция | Россия | Россия* | США | Весь мир |
| 1860 | 100 | 100 | 100 | 100 | 100 | 100 | |
| 1870 | 129 | 129 | 131 | 163 | 138 | 136 | |
| 1880 | 179 | 156 | 165 | 213 | 213 | 186 | |
| 1890 | 286 | 182 | 215 | 338 | 100 | 488 | 307 |
| 1900 | 464 | 232 | 254 | 763 | 220 | 675 | 429 |
| 1913 | 714 | 294 | 385 | 1250 | 462 | 1250 | 714 |
* Оценка П. Грегори по данным Л. Б. Кафенгауза. 1887 г. = 100.
Источники: [Хромов, 1963, с. 107; Грегори, 1999, с. 478].
По темпам развития промышленности в 1860—1913 гг. Россия делила первое и второе место с США, обгоняя Германию, Великобританию и Францию. Вследствие этого доля России в мировом промышленном производстве c 1881—1885 гг. по 1913 г. возросла с 3,4% до 5,3% (табл. 10).
Таблица 10
Доля России, США, Германии, Великобритании и Франции в мировом промышленном производстве в 1881—1913 гг.
| Страны | 1881–1885 гг. | 1896–1900 гг. | 1913 г. |
| Россия | 3,4 | 5,0 | 5,3 |
| США | 28,6 | 30,1 | 35,8 |
| Великобритания | 26,6 | 19,5 | 14,0 |
| Германия | 13,9 | 16,6 | 15,7 |
| Франция | 8,6 | 7,1 | 6,4 |
Источник: [Industrialization, 1945, p. 13; Rather, Soltow, Sylla, The Evolution, 1979; Россия, 1995, с. 51].
В пореформенное время довольно быстрыми темпами развивалась не только промышленность, но вся экономика, благодаря чему благосостояние россиян, которое в XVI—первой половине XIX в. то росло, то падало, вышло на новый, более высокий рубеж, превзойдя самые высокие показатели за всю предшествующую историю России. Чистый национальный доход страны за 52 года, 1860—1913 гг., увеличился в 3,84 раза, а на человека — в 1,63 раза. Душевой прирост общего объема производства составлял 85% от среднеевропейского. С 1880-х гг. темпы экономического роста стали выше не только среднеевропейских, но и «среднезападных» — валовой национальный продукт увеличивался на 3,3% ежегодно. По ключевым экономическим показателям Россия сократила разрыв с ведущими странами Запада [Петров, 2002, с. 168–223]. Из великих держав лишь в США темпы были выше — 3,5% [Грегори, 2003, с. 61–62]. Несмотря даже на очень большой естественный прирост населения (самый высокий среди всех европейских стран), душевой валовой внутренний продукт увеличивался быстрее, чем в самых больших экономиках мира, а среди западных стран быстрее, чем в Великобритании и Италии (табл. 11).
Таблица 11
Соотношение валового внутреннего продукта (ВВП) в России и некоторых странах мира, в %
| 1820 г. | 1870 г. | 1913 г. | ||||
| ВВП | ВВП на душу нас. | ВВП | ВВП на душу нас. | ВВП | ВВП на душу нас. | |
| Россия | 100 | 100 | 100 | 100 | 100 | 100 |
| Россия/Китай | 16,5 | 114,8 | 42,1 | 177,9 | 96,3 | 269,6 |
| Россия/Индия | 83,8 | 129,3 | 62 | 176,9 | 113,8 | 221,1 |
| Россия/Япония | 182,1 | 103,0 | 329,1 | 128,0 | 324,1 | 107,3 |
| Россия/Италия | 167,6 | 61,7 | 200,0 | 62,9 | 243,3 | 68,0 |
| Россия/Франция | 98,2 | 56,0 | 116,0 | 50,3 | 160,8 | 42,6 |
| Россия/Германия | 143,3 | 65,1 | 117,1 | 51,8 | 97,9 | 40,8 |
| Россия/Великобритания | 104,1 | 40,4 | 83,4 | 29,5 | 103,5 | 30,2 |
| Россия/США | 301,6 | 54,8 | 85,0 | 38,6 | 44,9 | 28,1 |
| Россия/8 стран | 154,4 | 78,1 | 141,8 | 89,5 | 155,5 | 101,0 |
Источник: [Maddison, 2001, p. 261, 264].
В процесс современного экономического роста Россия вступила на два поколения позже, чем Франция и Германия, на поколение позже, чем Италия, и примерно одновременно с Японией [Гайдар, 2005, с. 278—283]. Но по темпам роста ВВП после начала современного экономического роста она также занимала одно из первых мест (табл. 12).
Таблица 12
Среднегодовые темпы увеличения Валового внутреннего продукта (ВВП) после начала современного экономического роста отдельных странах мира
| Страны | Годы | ВВП | ВВП на душу населения |
| Россия | 1890—1913 | 3,72 | 2,09 |
| Франция | 1820—1850 | 1,57 | 1,06 |
| Германия | 1820—1850 | 1,97 | 0,95 |
| Италия | 1870—1900 | 1,11 | 0,53 |
| Япония | 1890—1913 | 2,51 | 1,38 |
Источник: [Maddison, 1995].
*****
Итак, гипотезу Пайпса–Милова о якобы роковых последствия якобы суровой российской природы для России в доиндустриальную эпоху и гипотезу Паршева о трагических последствиях природно-климатических особенностей российской природы в индустриальную и постиндустриальную эпохи следует признать несостоятельными. В обеих гипотезах проявляется откровенный географический детерминизм, дефектность которого давно доказана многочисленными фундаментальными исследованиями, проведенными во всем мире. Исторический опыт России также опровергает обе гипотезы: как в доиндустриальную эпоху, в XVI—первой половине XIX в., так и в индустриальную и постиндустриальную эпохи, во второй половине XIX—середине ХХ в., страна имела значительные, а иногда и выдающиеся успехи на всех поприщах, которые не могли быть достигнуты народом, влачившим полуголодное существование, в условиях неконкурентоспособной среды. Список этих успехов очень длинный. Достаточно сказать, что в XVI—первой половине XIX в. российский народ колонизовал или завоевал около 20 млн кв. км территории; в 1861—1913 гг. и в 1921—1965 гг. страна занимала одно из первых мест в Европе по темпам роста промышленности и ВВП. Относительная отсталость России по сравнению с Западом постепенно преодолевалась, иногда с большим, иногда с меньшим успехом. Но в этом отставании доля природы относительно мала, решающее значение имели институты, а также геополитические, культурные, социальные, экономические факторы.
Хотят того сторонники географического детерминизма или нет, но природа под их пером превращается в своего рода «козла отпущения» и на нее взваливается вина за культурную и экономическую отсталость, за недостатки политического и общественного устройства страны. Кто виноват за суровое русское крепостничество? – «природа-Мачеха». За многовековое экстремальное самодержавие? – она же. За культурную отсталость? – она же. За неумение систематически работать – она же. За безалаберность и надежду на авось – она же. Список вопросов и ответов легко продолжить, потому что, как утверждает Л.В. Милов: «Природно-климатический фактор, – имел важнейшее влияние на характер и темпы развития человеческого общества вообще и на характер и темпы развития тех или иных его социальных формирований, охватывающих племена или народы, или целостные государственные образования и государства» [Милов, 1998, с. 554]. Во всем виновата «природа-Мачеха»! Какой комфортный для ленивого ума и заснувшей души ответ на все «проклятые» вопросы русской истории. Когда видишь, как велико число россиян, которым по душе такой легкий ответ, начинает казаться, что возвышающий обман нам действительно дороже горьких истин.
Эта пессимистическая, по сути, концепция не только не адекватна фактам, она, самое печальное, играет демобилизующую роль и порождает фатализм, ибо победить природу практически невозможно, во всяком случае, несравненно тяжелее, чем реформировать институты. Если виновата природа, то все наши труды в конечном итоге окажутся скорбными и не вознагражденными. Согласно ставшей широко известной теореме Томаса, названной в честь американского социолога У.А. Томаса (1863–1947): «Если ситуация мыслится как реальная, то она реальна по своим последствиям». Другими словами, ментальные структуры, независимо от того, насколько они адекватны реальности, предопределяют не только восприятие действительности, но и действия людей.
Перекладывая всю вину на природу, мы попадаем в капкан, из которого нет выхода.
Список литературы
Аврех А.Л., Канищев В.В. Естественно-исторические условия модернизации аграрного общества: Тамбовская губерния, XIX-XX вв. Некоторые итоги и проблемы изучения // Социальная история российской провинции в контексте модернизации аграрного общества в XVII-XX вв. Материалы международной конференции. Май 2002 / В.В. Канищев (ред.). Тамбов, 2002.
Аграрная история Северо-Запада России: Вторая половина XV— начало XVI в./ А. Л. Шапиро (ред.). Л., 1971.
Анучин В.А. Географический фактор в развитии общества. М., 1982.
Банных С.Г. Географический детерминизм от Льва Мечникова до Льва Гумилева. Екатеринбург, 1997.
Банных С.Г. Космос-природа-общество: (Русская философия о природной детерминации общественных процессов). Екатеринбург, 2002.
Бердяев Н.А. О власти пространства над русской душой // Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1990.
Бовыкин В.И. Финансовый капитал в России накануне Первой мировой войны. М., 2001.
Бокарев Ю.П. Темпы роста промышленного производства в России в конце XIX – начале XX в. // Экономический журнал. 2006. № 1.
Борисенков Е.П., Пасецкий В.М. Тысячелетняя летопись необычайных явлений природы. М., 1988.
Бородкин Л.И. Дореволюционная индустриализация и ее интерпретации // Экономическая история. Обозрение. Вып. 12. М., 2006.
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV—XVIII вв.: В 3 т. М., 1986— 1992. Т. 3. М., 1992.
Бушуев С.В. История государства Российского: Историко-библиографические очерки, XVII—XVIII вв. М., 1994.
Веселовский К. С. О климате России. СПб., 1857.
Вильд Г. О температуре воздуха в Российской империи, на основании критического рассмотрения наблюдений, по предложению министра государственных имуществ, П.А. Валуева, разработал директор Главной физической обсерватории и член Имп. Академии наук г. Вильд.: В 2 вып. СПб., 1878–1882.
Гайдар Е.Т. Долгое время: Россия в мире: Очерки экономической истории. 2-е изд. М., 2005.
Гиндин И.Ф. Банки и экономическая политика в России (XIX—начало ХХ в.). Избранное. Очерки истории и типологии русских банков. М., 1997.
Гольц Г.А. Культура и экономика России за три века: XVIII—XХ вв. Т. 1. Менталитет, транспорт, информация (прошлое, настоящее, будущее). Новосибирск, 2002.
Горбань М., Гуриев С., Юдаева К. Россия в ВТО: мифы и реальность // Вопросы экономики. 2002. № 2.
Грегори П. Поиск истины в исторических данных // Экономическая история. Ежегодник, 1999. М., 1999.
Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX — начало XX в.): Новые подсчеты и оценки. М, 2003.
Гринин Л.Е. Природный фактор в аспекте теории истории // Философия и общество. 2011. № 2.
Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии. М., 1993.
Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. Л., 1989.
Гэтрелл П. «Бедная» Россия: Роль природного окружения и деятельности правительства в долговременной перспективе в экономической истории России // Экономическая история России XIX-XX вв.: современный взгляд / В. А. Виноградов (ред.). М., 2001.
Давыдов М. А. Всероссийский рынок в конце XIX—начале XX вв. и железнодорожная статистика. СПб., 2010.
Даль В.И. Пословицы русского народа. М., 1957.
Дементьев Е.М. Фабрика, что она дает населению и что она у него берет. М., 1897.
Дулов А.В. Географическая среда и история России: Конец XV—середина XIX в. М., 1983.
Естественно-историческая специфика России и русские геополитические концепции: (Материалы Всероссийской конференции) / С.Б. Лавров, Б.С. Хорев, Н.М. Межевич (ред.). СПб., 1999.
Жегулин В.С. Историческая география: Предмет и метод. Л., 1982; Общество и природа: Исторические этапы и формы взаимодействия / М. П. Ким (ред.). М., 1981. Роль географического фактора в истории докапиталистических обществ: (По этнографическим данным) / В. И. Боряз, Л. П. Потапов (ред.). Л., 1984.
Жирнова Д.Ф, Моргун В. Н., Ваганов Е. А. Компьютерное картографирование многолетних данных по урожайности зерновых культур и ее динамики на юге Красноярского края как возможность улучшения схемы районирования // Вестник КрасГАУ. 1999. №5.
Заметка о влиянии праздничных и прогульных дней на общее экономическое положение России // Владимирские епархиальные ведомости. 1865. № 7.
Зырянов П.Н. Русские монастыри и монашество в XIX и начале XX века. М., 2002.
Индова Е. И. Урожаи в Центральной России за 150 лет (вторая половина XVII—XVIII в.) // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1965 г. М, 1970.
Канищев В.В. Хозяйственная деятельность В.И. Вернадского в контексте экологической ситуации в Тамбовской губернии в конце XIX—начале XX в. // В. И. Вернадский и Тамбовский край / Н. И. Пономарев (ред.). М., 2002. М., 2002.
Кафенгауз Л.Б. Эволюция промышленного производства России (последняя треть XIX в. — 30-е годы ХХ в.). М., 1994.
Клепиков С.А. Питание русского крестьянства. Ч. 1. Нормы потребления главнейших пищевых продуктов. М., 1920. Ч. 1. С. 12.
Климатологический атлас Российской империи, изданный Николаевскою Главною физическою обсерваторией в память 50-летней деятельности: 1849—1899. СПб., 1900.
Ключевский В.О. Соч.: В 8 т. М., 1956. Т. 1.
Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997.
Малков С.Ю., Маркова А.А. Связь демографической динамики с изменениями климата за последние две тысячи лет // История и математика: Процессы и модели / С. Ю. Малков, Л. Е. Гринин, А. В. Коротаев (ред.). М., 2009.
Мечников Л.И. Цивилизации и великие исторические реки: Статьи. М., 1995.
Милов Л.В. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса // Вопросы истории. 1992. № 4—5.
Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998.
Мильков Ф.П., Гвоздецкий Н.А. Физическая география СССР: Общий обзор. Европейская часть СССР. Кавказ. 5-е изд. М., 1986.
Миронов Б.Н. Революция цен в России XVIII в. // Вопросы истории. 1971. № 1.
Миронов Б.Н. Историк и математика: Математические методы в историческом исследовании. Л., 1975.
Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII—начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: В 2 т. 3-е изд. СПб., 2003.
Миронов Б.Н. Экономическая биология человека // Вопросы экономики. 2004. №10.
Миронов Б.Н. Благосостояние населения и революции в имперской России. 2-е изд. М., 2012.
Мыглан В.С. В. С., Овчинников Д. В., Ваганов Е. А., Жирнова Д. Ф. Влияние климатических изменений на хозяйственную деятельность населения Южной Сибири в «малый ледниковый период» // География и природные ресурсы. 2007. № 1.
Мыглан В.С. Историко-культурные процессы в Сибири в контексте климатических изменений по данным археологии, дендрохронологии и истории (XVII—XIX вв.): Дис. … докт. ист. наук. Красноярск, 2012.
Мыглан В.С. Климат и социум Сибири в малый ледниковый период. Красноярск, 2010.
Никитин Н.И. Традиционная практика природопользования и экологические аспекты народной культуры // Традиционный опыт природопользования в России / Л.В. Данилова, А. К. Соколов (ред.). М., 1998.
Общая и военная гигиена // Б.И. Жолус (ред.). СПб., 1997. С. 211, 214, 259.
Общий свод по империи результатов разработки данных Первой всеобщей переписи населения, произведенной 28 января 1897 г. / Н. А. Тройницкий (ред.): В 2 т. СПб., 1905. Т. 2.
Объяснительная записка к Климатологическому атласу Российской империи, изданному Николаевскою Главною физическою обсерваторией в память 50-летней деятельности: 1849—1899. СПб., 1900.
Олеарий А. Описание путешествия в Московию // Россия XV—XVII вв. глазами иностранцев / Лимонов Ю.А. (ред.). Л., 1986.
Олейников Ю.В. Природные факторы хозяйственно-экономической деятельности // Свободная мысль. 2002. № 11 (1525).
Оль П. В. Иностранные капиталы в России. Пг., 1922.
Пайпс Р. Россия при старом режиме. M., 1993.
Паршев А.П. Почему Россия не Америка. М., 1999. 4-е изд. 2006.
Петров Ю.А. Российская экономика в начале ХХ века // Россия в начале XX века / А. Н. Яковлев (ред.). М., 2002.
Петухов С.А. Динамика основания монастырей в Европе и России XI-середины
Половцов А. А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 1966. Т. 2.
Природные ресурсы зарубежных территорий Европы и Азии / А.М. Рябчиков (ред.). 1976.
Розанов В.В. Сборник: В 2 т. М., 1990. Т. 2.
Россия: 1913 год: Статистико-документальный справочник. СПб., 1995.
Рубинштейн Н. Л. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в. М., 1957.
Семенов Ю.И. Философия истории: (Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции от древности до наших дней). М., 2003.
Советский Союз: Географическое описание / С.В. Калесник и др. (ред.). В 22 т. М., 1966—1972.
Соловьев С.М. История России с древнейших времен: В 15 кн. М., 1960. Кн. 1.
Степун Ф.А. Мысли о России // Русская философия собственности: XVIII—XX вв. / К. Исупов, И. Савкин (ред.). СПб., 1993.
Файбусович Э. Л. Начало и конец века: ренессанс географического детерминизма // Естественно-историческая специфика России и русские геополитические концепции: (Материалы Всероссийской конференции) / С.Б. Лавров, Б.С. Хорев, Н.М. Межевич (ред.). СПб., 1999.
Файбусович Э.Л. Современная парадигма и развитие новых направлений социально-экономической географии: Автореф. … докт. геогр. наук. СПб., 1997.
Федоров М.Г. Русская прогрессивная мысль XIX в. от географического детерминизма к историческому материализму. Новосибирск, 1972.
Харрисон Дж. и др. Биология человека. М., 1979.
Хромов П.А. Экономика России периода промышленного капитализма. М., 1963.
Хромов П.А. Экономическое развитие России: Очерки экономики России с древнейших времен до Великой Октябрьской революции. М., 1967.
Хромов С.П., Петросянц М.А. Метеорология и климатология. 7-е изд., перераб. и доп. М., 2006. С. 553—554.
Цирель С.В. Миф о дефектности русской природы: Запоздалая рецензия на книгу А.П. Паршева «Почему Россия не Америка» // http://www.ccas.ru/manbios/tsirel.html (последнее посещение 19.06.2013);
Чернов В.М. Рождение революционной России (Февральская революция). Париж; Прага; Нью-Йорк, 1934.
Шапиро А.Л. Русское крестьянство перед закрепощением: (XIV—XVI вв.). Л., 1987.
Шкуропат С.Г. Географический фактор в культурологических концепциях конца XIX—начала XX в.: Дис. … канд. культурологии. СПб., 2004.
Cole J.P. The Geography of the USSR. London et al.: Butterworths, 1984.
Fogel R. The Escape from Hunger and Premature Death, 1700–2100: Europe, America, and the Third World. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2004.
Gatrell P. The Tsarist Economy, 1850—1917. London: B. T. Batsford Ltd, 1986.
Health and Welfare during Industrialization / R. Steckel, R. Floud (eds.). Chicago; London: The University of Chicago Press, 1997.
Industrialization and Foreign Trade / H. Folke (ed.). Geneva: League of Nations. Secretariat. Economic, Financial and Transit Department, 1945.
Ingram М.J., Farmer G., Wiegley Т.М.L. Past Climate and Their Impact on Man: A Review // Climate and History: Studies in Past Climates and Their Impact on Man / M.J. Ingram, G. Farmer, T.M.L. Wiegley (eds.). Cambridge et al.: Cambridge University Press, 1981.
Komlos J. Nutrition and Economic Development in Eighteenth-Century Habsburg Monarchy: An Anthropometric History. Princeton: Princeton University Press, 1989.
Kort M. The Soviet Colossus: History and Aftermath. 7th ed. Armonk, N.Y.: M. E. Sharpe, 2010.
Landes D.S. The Wealth and Poverty of Nations: Why Some Are So Rich and Some So Poor. New York; London: W. W. Norton & Company, 1999.
Lydolph P.E. Geography of the USSR. 5th ed. Elkhart Lake, WI: Misty Valley Publishing, 1990.
Maddison A. Economic Growth in the West. New York: Norton, 1964.
Maddison A. Monitoring the World Economy, 1820—1992. Paris; Washington, D.C.: Development Centre of the Organization for Economic Co-operation and Development, 1995.
Maddison A. The World Economy: A Millennial Perspective. Paris: Development Centre of the Organization for Economic Co-operation and Development, 2001.
McKay J. Pioneers for Profit: Foreign Entrepreneurship and Russian Industrialization: 1885–1913. Chicago: The University of Chicago Press, 1970.
Rather S., Soltow J.H., Sylla R. The Evolution of the American Economy: Growth, Welfare, and Decision Making. New York: Basic Books, 1979.
Suehiro Sh. Energy Intensity of GDP as an Index of Energy Conservation: Problem in International Comparison of Energy Intensity of GDP and Estimate Using Sector Based Approach // Institute of Energy Economics, Japan (IEEJ). August. 2007 (Международное сравнение энергозатратности экономики // Институт технологий энергетики (Япония). // http://eneken.ieej.or.jp/en/data/pdf/400.pdf (последнее посещение 20.06.2013).
White C. Russia and America: The Roots of Economic Divergence. London; New York: Croom Helm, 1987.
[1] В монографии и в еще большей степени в докторской диссертации В.С. Мыглан подробно рассмотрел историографию проблемы в отечественной и зарубежной науке: [Мыглан, 2012; Мыглан 2010].
[2] Эти особенности российской физической географии подробно изучены географами: [Мильков, Гвоздецкий, 1986; Советский Союз, 1966—1972; Cole, 1984; Lydolph, 1990; White, 1987].
[3] В Канаде также холодно, как во многих областях Сибири. Однако в холодных регионах Канады существуют только небольшие поселения в отличие от Сибири, где в советское время были построены города с населением в миллион или более человек. Американский аналитический центр Brookings Institute подсчитал «среднюю температуру на душу населения» в России и Канаде. В 1920 г. среднестатистический россиянин жил на территории, где средне-январская температура составляла минус 11,90С, в 1990 г. – минус 110С, а в Канаде – соответственно минус 10,10С и минус 8,90С. См.: Washington ProFile 07 Июня 2002 года. No. 41 (176).
[4] С.А. Петухов доказывает существование достоверной корреляции между временем основания монастырей в Европе и солнечной активностью: последняя влияет на геофизику Земли и, в частности, связана с климатическими циклами, которые, в свою очередь, влияют на аграрную экономику.
[5] О корреляции см.: [Миронов, 1975, с. 90—157].
[6] В черноземных губерниях возможная продолжительность полевых работ была больше, при этом затраты труда были существенно ниже: [Милов, 1998, с. 2006, 208, 313].
[7] Данные имеется только для больших регионов с однородными почвенно-климатическими условиями, и потому являются сугубо ориентировочными.
[8] Да и в ХVIII в. доля общинного землевладения мало изменилась.
[9] О возможности использовать антропометрические данные для оценки уровня жизни см.: [Миронов, 2012, с. 72—95].
[10] В отдельных местностях температура понижалась в разной степени, но из-за отсутствия сведений оценить меру падения в XVIII—первой половине XIX в. точно невозможно: [Вильд, 1878–1882; Климатологический атлас, 1900; Объяснительная записка, 1900].
[11] И.Ф. Гиндин (1900—1980), крупнейший эксперт по финансовому капиталу в России, оценил расчеты Оля как «наиболее тщательные и серьезные»: [Гиндин, 1997, с. 226—227]. См. также: [Gatrell, 1986, p. 227—228; McKay, 1970, p. 26—28].
[12] Расчет Бовыкина является последним в ряду многочисленных экспертных оценок и также приблизительным, как он сам отмечает; он не учитывает вложения в единоличные неакционированные предприятия. Хромов общую сумму иностранных капиталовложений определил в 8 млр. руб.: [Хромов, 1967, с. 473—474].
[13] Оценка П. Грегори по данным Л.Б. Кафенгауза: [Грегори, 1999, с. 478; Кафенгауз, 1994]. Среднегодовые темпы роста российской промышленности в 1887—1913 гг. различными исследователями оцениваются по-разному, в интервале 4,7—6,7%: [Бородкин, 2006, с. 184—200; Бокарев, 2006, с. 158–190]. Однако и при самой низкой оценке темпы развития российской промышленности в 1887-1913 гг. будут одними из наиболее высоких в сравнении с другими странами в период их индустриализации.